Это стонет сам многострадальный мир, в этих стонах слышатся все муки
живой плоти, жгучая, ужасающая боль. Мы побледнели. Детеринг встает во весь рост:
- Изверги, живодеры! Да пристрелите же их!
Детеринг - крестьянин и знает толк в лошадях. Он взволнован. А стрельба как нарочно почти совсем стихла. От этого их крики слышны еще
отчетливее. Мы уже не понимаем, откуда они берутся в этом внезапно притихшем серебристом мире; невидимые, призрачные, они повсюду, где-то между
небом и землей, они становятся все пронзительнее, этому, кажется, не будет конца, - Детеринг уже вне себя от ярости и громко кричит:
- Застрелите их, застрелите же их наконец, черт вас возьми!
- Им ведь нужно сперва подобрать раненых, - говорит Кат.
Мы встаем и идем искать место, где все это происходит. Если мы увидим лошадей, нам будет не так невыносимо тяжело слышать их крики. У Майера
есть с собой бинокль. Мы смутно видим темный клубок - группу санитаров с носилками и еще какие-то черные большие движущиеся комья. Это раненые
лошади. Но не все. Некоторые носятся еще дальше впереди, валятся на землю и снова мчатся галопом. У одной разорвано брюхо, из него длинным
жгутом свисают кишки. Лошадь запутывается в них и падает, но снова встает на ноги.
Детеринг вскидывает винтовку и целится. Кат ударом кулака направляет ствол вверх:
- Ты с ума сошел? Детеринг дрожит всем телом и швыряет винтовку оземь.
Мы садимся и зажимаем уши. Но нам не удается укрыться от этого душераздирающего стона, этого вопля отчаяния, - от него нигде не укроешься.
Все мы видали виды. Но здесь и нас бросает в холодный пот. Хочется встать и бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы не слышать больше
этого крика. А ведь это только лошади, это не люди.
От темного клубка снова отделяются фигуры людей с носилками. Затем раздается несколько одиночных выстрелов. Черные комья дергаются и
становятся более плоскими. Наконец-то! Но еще не все кончено. Люди не могут подобраться к тем раненым животным, которые в страхе бегают по лугу,
всю свою боль вложив в крик, вырывающийся из широко разинутой пасти. Одна из фигур опускается на колено... Выстрел. Лошадь свалилась, а вот и
еще одна. Последняя уперлась передними ногами в землю и кружится как карусель.
Присев на круп и высоко задрав голову, она ходит по кругу, опираясь на передние ноги, - наверно, у нее раздроблен хребет. Солдат бежит к
лошади и приканчивает ее выстрелом. Медленно, покорно она опускается на землю.
Мы отнимаем ладони от ушей. Крик умолк. Лишь один протяжный замирающий вздох все еще дрожит в воздухе. И снова вокруг нас только ракеты,
пение снарядов и звезды, и теперь это даже немного странно.
Детеринг отходит в сторону и говорит в сердцах:
- А эти-то твари в чем провинились, хотел бы я знать!
Потом он снова подходит к нам. Он говорит взволнованно, его голос звучит почти торжественно:
- Самая величайшая подлость, - это гнать на войну животных, вот что я вам скажу!
Мы идем обратно. Пора добираться до наших машин. Небо чуть-чуть посветлело. Уже три часа утра. Потянуло свежим, прохладным ветром; в
предрассветной мгле наши лица стали серыми.
На ощупь, гуськом мы пробираемся вперед через окопы и воронки и снова попадаем в полосу тумана. Катчинский беспокоится - это дурной знак.
- Что с тобой, Кат? - спрашивает Кропп.
- Мне хотелось бы, чтобы мы поскорее попали домой.
Под словом «домой» он подразумевает наши бараки.