Кто-то сбегал за Четвериковым, за Петей Носовым. Появилась дебелая Лидия Ивановна в желтых кудряшках и инженер по зданию Таня Малова — стройная девушка лет тридцати шести с полным ртом золотых зубов. Они принесли вилки и несколько фужеров. Граненые стаканы, украденные в газировочных автоматах, уже стояли на столе.
— Как же это, постой, Виктор, получается? Если посчитать, ты месяц был в этом Карле и месяц в Анджелесе, а мы вроде месяц назад с тобой здесь сидели? Еще ты у меня два двадцать на портвейн занял… — удивлялся пожилой и не такой сообразительный на даты Геныч. — А может, я что-то путаю?
Все гневно зашикали на Фому неверующего.
Шелковников понимающе, как умственно отсталому, покивал Генычу и по-хозяйски налил всем «Пшеничной», потом сладко зажмурился. Все ждали, никто, как бывало раньше, не перебивал, наконец Витя настроился.
— Хотелось бы тепло отметить нашу встречу. Там, в Америке, мне не хватало вас, друзья. Мне довелось сыграть несколько ролей и, если бы не вы, конечно, мне бы не удалось достичь того успеха, который выпал на мою долю. Я вдохновлялся вашими характерами настоящих простых советских людей. Выпьем же за нашу встречу.
Все залпом опрокинули по полстакана.
— А когда же он успел роли-то сыграть, говорит, вроде бы роли играл в Америке, — не унимаясь, тихонько ныл недоверчивый сантехник Геныч на краю стола в плечо Лидии Ивановне.
Шелковников в эйфории успеха чутко проконтролировал этот комариный писк не то зависти к его фантастическим успехам на ниве американского кино, не то недоверия к его высказываниям.
— Прошу наполнить бокалы, господа!
Публика оторвалась от поедания осетрины, чтобы с благоговением выслушать второй спич каким-то чудом разбогатевшего бомжа, еще месяц назад исполнявшего в их подвале мелкие поручения.
— …Не забывайте дам! У всех налито? Хочу поделиться своими впечатлениями от американского кинематографа. Все присутствующие хорошо осведомлены, что я принимал участие в съемках многих отечественных фильмов. Не буду скрывать от вас, да это мне бы и не удалось, потому что вся моя жизнь происходила на глазах коллектива, снимался я в массовых сценах, — солидно, как все жулики высокого полета, выступал бывший бомж. — Однако американцы то ли в силу их глупости, то ли от великого ума — поручили мне, кроме роли советского агента, также роль в приключенческом фильме, где я играл вторую главную шлагу. Но мой тост не за это, а за то, чтобы как в Америке меня, так же на Родине, у нас, оценили всех, кто сегодня разделяет со мной мою удачу. За вас, дорогие друзья! За милых дам! Пейте, и я покажу вам сувенир и награды, которые привез из Америки.
Шелковников опрокинул в себя вторые полстакана. Оказывается, как просто быть счастливым, — для этого надо сделать счастливыми своих друзей. Веселье шло на подъем, лица заалели, голоса окрепли.
Шелковников, пока компания окончательно не осоловела, благоговейно достал из длинного чертежного тубуса золотую скьявону и, встав посередине между трубами отоплении и паровым котлом, вытащил шпагу из ножен и, к своему удивлению, проделал несколько таких артистичных выпадов, что не только доверчивая Лидия Ивановна, но даже недоверчивая Таня Малова окончательно поверили, что Шелковников вернулся со съемок в Америке, даже Геныч заколебался, стал загибать пальцы, считая дежурства и рабочие смены, но, махнув рукой, сдался, тем более, что Шелковников предъявил ему, достав из-за пазухи, орден.
— Большой Кинематографический крест американского кино, — сказал он поборнику истины.
Что было дальше, ни поборник истины, ни Лидия Ивановна, ни сантехник Бархоткин, ни сам Шелковников точно вспомнить, не могли. Он только запомнил, как электрик Бархоткин, осмелев от выпивки и демократических веяний, докатившихся и до подвала ДЭЗа номер 16, вдруг заявил:
— А я бы всех коммунистов повесил! Всех до одного. Нет, одного бы оставил!
— Вешай уж всех! — насмешливо взвизгнула Таня Малова, неравнодушная к Бархоткину.
— Нет, всех нельзя, хоть одного надо оставить, чтобы в зоопарке показывать, какие они жулики и проходимцы.
— Как раз один и останется, ты же у нас парторг! Тебя и будем показывать! — согласился с Маловой Геныч.
Таня Малова истерически захихикала. Бархоткин полез в драку.
Шелковников, угрожая шпагой, разнял скандалистов. Спрятав скьявону в тубус, он мертвой хваткой вцепился в него левой рукой, после чего поднимал бокал и орудовал вилкой исключительно правой. Потом Геныч повел его на экскурсию показывать свое сантехническое хозяйство, потом Геныча вырвало, потом вырвало Шелковникова…
Вот так, на вторые, а может быть, на третьи сутки, Витя очнулся в вентиляционном коробе аферийского посольства и, когда со страшной головной болью окончательно пришел в себя, стал свидетелем, как в зале для приемов появилась Завидчая со своей свитой. Несколько раз аристократ-бомж порывался выхватить из чертежного футляра шпагу и броситься на помощь закованной в цепи Агафье, когда она сражалась с Артуром и четырьмя железными рыцарями, но понимал, что пока окольными путями проползет по всем воздуховодам и вентиляционным коробам, бой уже закончится.
— Сильна, сильна баба, а мускулы так и играют, так и играют, вот бы с ней сняться в сериале «Гладиатор и его стальная леди». Проклятый ВГИК, если бы не он… — Витя с облегчением вздохнул, когда Агафья пригвоздила последние рыцарские доспехи к полу.
Меж тем Полоз распорядился, чтобы доспехи убрали и расторопные служители быстро собрали трех рыцарей по их составным частям, причем к мусульманскому рыцарю, было, приставили флорентийскую голову, но тот воспротивился и отнял ее, а точнее свой шлем, у служителя и надел себе на плечи. Флорентийцу тоже приставили недостающую часть. Рыцари, кряхтя и опираясь на руки челяди, пошли к коням и кое-как взобравшись на них, замерли еще, может быть, на столетия.
Только аугсбургские доспехи, положив на носилки, почему-то накрыли американским флагом и с траурным видом унесли из зала. Белый в яблоках конь этого рыцаря остался в одиночестве, однако не выглядел подавленным, как будто что-то затаил, во всяком случае мог пребольно лягнуть ту же Агафью, которая в костюме от Диора снова вошла в зал. Маленькая треугольная шапочка с пером придавала ей лихой вид. Было видно, что коня она не боится.
Гости расселись по своим местам. Роз Бертен села рядом с Завидчей. Шелковников обрадовался, заметив среди публики Катарину Миланези, которая любезничала с герром Тауфелем и тотчас приревновал ее к этому немцу с кровавыми белками глаз. Впрочем, скорее Тауфель любезничал с Миланези, она же только благосклонно кивала ему.
— Итак, дорогие гости! — Завидчая встала. — Прежде чем начать наш ужин и обсуждение интересов Аферии в России, мы должны исполнить маленькую формальность. Мы не боимся разных подслушивающих устройств, скрытых телекамер и тайных репортеров — это исключено. Однако лучше перестраховаться. Сегодня мы ждем с неофициальным визитом нашего главного друга в этой стране, который широко открыл нам двери сюда и возобновил дипломатические отношения с нашим государством. Поэтому мы должны проверить, нет ли среди нас шпионов. Чечиров! — звонко позвала Элеонора. — Что ты чувствуешь? Все, все нюхайте. Есть ли человечий дух среди нас? Не прокрался ли кто из людей, в наше посольство?
Маркелыч с Волохиным ни живы ни мертвы замерли под столом. Гости начали с шумом втягивать воздух носами, ушами, присосками и щупальцами, вынюхивая шпионов.
— Ничего не чувствую, матушка-государыня, — веско произнес Чечиров, произведя красным носом экспертизу воздуха, — только из вентилятора малость человечиной пахнет, а так человеческого духа нет среди нас. Почему-то подводным царством да потусторонним духом по ногам ткнет.
У Шелковникова, сидящего за вентиляционной ранеткой, при этих словах вурдалака слегка отлегло от сердца.
Чечиров, страшно завращав белками глаз, еще раз с шумом втянул воздух вывороченными ноздрями и пошел по направлению центрального стола, во главе которого сидела Завидчая.
— Ну-ка, ну-ка, — ноздри его как иерихонские трубы шумели, втягивая воздух.
По залу пробежал ветер.
— Бежим! — прошептал Волохин и потянул Маркелыча ко второму люку, ведущему в укромный проходной дворик по Спасоголядьевской улице.