По телу юноши пульсирующими волнами прокатывался зной. Желание прикоснуться к Джосси, расстегнуть её строгое сестринское платье, ощутить под своими ладонями тепло её кожи, губами – негу её поцелуя, застило его разум, переполняло и душу, и тело. Но Джойс не позволяла: запястья Блада были связаны за спиной санитарской рубашкой, и ему оставалось лишь подчиняться.
Не переставая целовать и легонько покусывать его шею, Джосси ловко расправилась с брючным ремнём и пуговицами, опрокинула Блада на спину, оказавшись сверху. Позже, когда с его губ готов был сорваться стон, она зажала его рот ладонью:
– Молчи, дуралей, нас же услышат!
Сейчас, вспоминая Джосси, я чувствую отвращение. А тогда… тогда я был глуп и наивен. Весь мир крутился вокруг Джойс, и она принимала это как должное. Она делала что и когда хотела, и никто не мог встать у неё на пути. Она могла быть безразличной, как статуя в парке, и неделями не обращать на меня внимание. А потом, заскучав на ночном дежурстве, звала в свой кабинет. Вытворяя со мной всё, что её душе угодно, сама она никогда не обнажалась при мне полностью и почти не позволяла прикасаться к ней: «помнёшь платье», «растреплешь причёску», «ты всё не так делаешь, от тебя никакого проку!»
Однажды, когда мы все вместе курили на лестнице, Бэйли шутя шлёпнул её по заду. Я взбеленился, едва на него не набросился. А она осадила меня: «Кури свой табак и не лезь в чужие дела, мальчик!» Тогда я понял, что не первый её подчинённый, с которым она спит. И не единственный.
Бэйли она управляла при помощи тех самых пилюль. Такер был женат, и до холодного пота боялся, что всё может дойти до его жены. Не знаю, что там у дневных медбратьев, – наши смены почти не совпадали. А я был идиотом, болезненно от неё зависящим.
«Я, между прочим, хочу замуж! – однажды сказала она мне. – Да не за тебя, дуралей, не делай такие глаза! – она рассмеялась своим игривым смехом. – Мне нужен взрослый обеспеченный мужчина, достойный меня».
«А я, значит, тебя не достоин?» – спросил я.
«А сам-то ты как думаешь? – она вновь рассмеялась, словно бросила мне в душу горсть битого стекла. – Ты лишь развлечение, не более. Средство от скуки. Очень аппетитное, надо заметить, средство!»
Привязав меня к себе чувственными наслаждениями крепче, чем любой самой сильной таблеткой, она блаженствовала, причиняя боль. Она знала свою власть и пользовалась ею, чтобы позабавиться, уколоть, унизить. К третьему курсу медакадемии я уже не понимал, какое из чувств к ней во мне сильнее: страсть или ненависть. Я вновь и вновь мечтал, как порву эти отношения, и в следующий раз даже ухом не поведу, когда она позовёт меня в свой кабинет. Но, стоило ей лишь намекнуть, я бежал, задрав хвост, как паршивая дворняжка!
«Что это?!» – вскрикнула она, когда, в очередной раз спустив с меня штаны, увидела внизу живота у правого бедра свежую татуировку.
«Татуировка. Один из моих сокурсников умеет…»
«Вижу, что татуировка! Что это, к чертям, значит?!»
«Incognimortum – это…» – начал я, но она опять меня перебила.
«Я знаю, что это, идиот! И на ком обычно такое пишут! Ты совсем свихнулся, раз наколол это на себе?!»
«Но ведь так и есть. Если я сдохну, кто придёт забрать моё тело из морга?»
«Уж точно не я! – зло бросила она, поднимаясь с пола. – Надо было тогда во всю грудь написать, а не в штанах прятать! Надевай свои портки и проваливай отсюда! Из-за тебя у меня пропало всякое желание!»
***
Была середина весны третьего года обучения в академии. Погружённый в свои мысли, Винтерсблад тащился на работу. Ветром под ноги принесло очередной агитационный листок. Блад отпнул его от себя, написанное там его не интересовало. Он и так уже всё знал: подобные бумажки в изобилии пестрели на досках объявлений и передавались из рук в руки среди студентов. Кто-то в Досманской империи был очень недоволен правящим императором и призывал свергнуть правителя, учредив новое справедливое государство, в котором каждому будет дано по его заслугам и талантам, а не по знатности фамилии и толщине кошелька. Атмосфера в стране накалялась, поговаривали о грядущих восстаниях и, может быть, даже войне. Студенты, имеющие друзей среди рабочих и ремесленников, делились, что многие уезжают из Сотлистона, подальше от императорской столицы, чтобы примкнуть к сопротивлению и, если власть всё-таки сменится, получить обещанные блага и возможность выбраться из нищеты.
Бывали дни, когда и Бладу это казалось очень заманчивым. Но медакадемия была слишком для него важна. Да и не смог бы он устроиться врачом, имея лишь три курса образования, так что кардинально изменить жизнь вряд ли получилось бы. Хотя это был бы отличный способ разом избавиться от власти Джосси и Коронеля. Последний стал особенно лют, каждый раз требуя всё больше таблеток.
«А что ты хотел, мальчик? Твоё обучение дорожает, я вынужден расширять круг клиентов, а для этого требуется больше удовольствий! Не хочешь таскать пилюли – нет проблем – приходи, я найду для тебя богатенького любителя смазливых пареньков постарше! Тем более, ты у нас особенный!»
Особенность у Блада и вправду была: на медосмотре в академии выяснилось, что его сердце находится справа. Ребята с курса прозвали его Зеркальным мальчиком, и вскоре вся округа провожала Винтерсблада заинтересованными взглядами, а девушки с курса сестёр милосердия, учившиеся в соседнем здании, смущённо улыбались и кокетливо опускали ресницы, встретив его во дворе. Шентэл был высок, светловолос и хорош собой, да ещё такой загадочный с этой своей зеркальностью, и многие барышни надеялись возбудить в нём взаимный интерес, но Блада такое внимание лишь раздражало.
Он не любил компаний, холодно обращался со знакомыми девушками и не придавал значения их заигрываниям. Очень быстро он прослыл высокомерным снобом, слишком высоко задравшим свой нос. Девичьи вздохи вокруг него поутихли, но это было к лучшему.
В одно из ночных дежурств Джосси позвала Блада к себе в кабинет. Войдя, он сразу понял: что-то не так. Старшая сестра сидела за столом, откинувшись на спинку кресла и сложив на груди руки с видом очень недовольным и даже обиженным. Все в больнице знали, что обида – это самое страшное своими последствиями для окружающих чувство, которое можно вызвать в Джойселлин. Разгневанная Джойс быстро остывала, но Джойс обиженная мстила до конца, пока не сживёт обидчика со свету или хотя бы не выживет из больницы.
– Вот чем ты отплатил мне, щенок! – начала старшая сестра.
Винтерсблад лихорадочно соображал: где он мог сделать что-то не так? Джосси была ревнива, но он не общался с другими девушками. Джосси терпеть не могла, когда что-то происходило без её ведома, но в последнее время в отделении ничего не случалось. Джосси приводило в ярость непослушание, но и здесь совесть Блада была чиста!
– Вы только посмотрите на него: сама невинность! Стоит, глазами хлопает, будто не понимает!
– Но я и правда не понимаю…
– Наглец! – рявкнула Джойс. – Я позволила тебе баловаться пилюлями, а ты и рад стараться! Устроил за моей спиной прибыльное дельце!
– О чём ты?
– О том, что ты их, скотина, продаёшь! – Джосси выпустила пар и сбавила тон. – Я хочу свою долю. За всё это время. Вот, – она подвинула на край стола бумажку, на которой было написано число с множеством нулей.
– Ты что, Джойс, я за все три года работы здесь столько не заработал!
– Так и доля не от твоего здешнего жалованья. Думаешь, я не знаю, сколько могут стоить такие таблетки без рецепта? А если ты продешевил – сам дурак. Я хочу половину их настоящей цены! И за всё время, что ты водил меня за нос. У тебя месяц.
– Я не смогу собрать такую сумму даже за год!
– Уж постарайся! Иначе о воровстве узнает не только управляющий больницы, но и декан твоей академии. Ты потеряешь всё, Блад: работу, учёбу, место в общежитии.
– Тогда, может быть, мне стоит пойти сразу в совет попечителей и рассказать им всё про тебя, Джосси? – процедил Винтерсблад.
– Возможно, – спокойно согласилась Джойселлин, поднимаясь из-за стола. – Только не забудь рассказать им ещё и о том, чем мы занимались тут последние пару лет, и как ты до крови прокусывал себе губу, чтобы не стонать от моих ласк, – она подошла к юноше почти вплотную, – тебе никто не поверит, детка! – шепнула Джосси, с фальшивым состраданием изломив тонкие брови. – Но если всё же расхрабришься и дойдёшь до совета, передай от меня привет господину Чейсни. А заодно и его жене.