В соседнем магазине "Продукты" получилось без очереди взять пару плавленых сырков с тематически многообещающим названием "Дружба". И вот с таким вот нехитрым набором, я вернулась на работу внедрять пакт о ненападении Егорова-Мунтяну-Горшковой путем искусства пьяного диалога.
Мое новое рабочее место – это отдельная суровая песня. Теперь оно располагалось в столь узком пространстве, что страдающий клаустрофобией человек добровольно туда бы не пошел. Вдобавок весь кабинет был окрашен тускло-синей масляной краской и напоминал то ли самый унылый в мире гроб, то ли подсобку какого-нибудь крайне депрессивного физкультурника в школьном спортзале. Только вместо спортивного инвентаря тут были гроссбухи с инструкциями. Столы и открытые стеллажи были дряхлые, и тоже выкрашены синим. И среди всего этого готического разнообразия кровавым пятном рдел пожарный щит на стене, важность и функциональное значение которого я поняла значительно позже.
В общем, мой бывший кабинет-чуланчик теперь я вспоминала с теплотой и почти с ностальгией.
Уже у дверей кабинета я услышала ссору: Егоров и Мунтяну отчаянно ругались.
Но едва я вошла, как ссора моментально стихла. На меня взглянули мельком и мрачно. Затем подчеркнуто перестали обращать внимание.
Поэтому я вышла на середину кабинета и сказала:
– Уважаемые коллеги! Минуту внимания! Понимаю, что в этом кабинете сложились свои традиции и привычки. Мне жаль, что так вышло и вам теперь приходится делить кабинет с коллегой женского пола. Но раз уж так получилось, и уже ничего не изменить – то поэтому вот! – жестом фокусника я вытащила "Старый Таллин" из сумочки и торжественно водрузила на стол Егорова.
– Ничё-се, – присвистнул Егоров и радостно осклабился. – Это с чего вдруг?
Мунтяну промолчал.
– Ты что, Василий! – возмутилась я, доставая из сумочки сырки "Дружба" и аккуратным ромбиком выкладывая их вокруг "Старого Таллина", – забыл разве, что сегодня – Всемирный день финского языка? Поэтому надо бы поддержать почти братский народ. Им и так нелегко.
Не знаю, что думали Егоров и Мунтяну о финском языке, но мой патриотический призыв поддержали. Я, кстати, пить не стала, сославшись на необходимость посещения милиции. Мужики посочувствовали, но отсутствие необходимости делиться "эликсиром жизни" с третьим лицом восприняли положительно. А Егоров заставил меня клятвенно пообещать, что в следующий раз – обязательно.
Примерно через сорок минут, когда со "Старым Таллином" было покончено, Егоров таинственным голосом сказал "Але-оп!", подошел к пожарному щиту, сунул руку в алое конусное ведро и достал оттуда бутылку портвейна. Мунтяну улыбнулся и вдруг сообщил: "Вот!" (и это было первое и единственное слово за сегодня, которое он сказал мне).
Но и по этому слову я поняла, что лед если еще не тронулся, то уже пошел крупными такими трещинами. Но ничего, через пару дней, вы у меня, мальчики, из рук есть будете…
Тем временем прозвучал гудок, и так, как я не была задействована в мероприятии по спасению барахла после пожара, то с чистой совестью отправилась прямиком в милицию.
Отдел милиции нашего района находился в противоположной стороне от профилактория, и я еще подумала, что если там задержат, то на лекцию о признаках сыпного тифа я точно опоздаю и будет мне кирдык от Симы Васильевны.
Увидев меня капитан Иванов, вздохнул с облегчением:
– Проходите, гражданка Горшкова, присаживайтесь.
Я устроилась напротив капитана.
– Итак, давайте еще раз уточним, когда вы видели Миркину Римму Марковну в последний раз, – капитан положил чистый лист перед собой на стол и приготовился записывать. – Расскажите подробно все, что вспомните.
Ну, я и рассказала:
– Римма Марковна пришла ко мне пить чай вечером шестого апреля, – я говорила медленно, размеренно, с остановками, чтобы капитан успевал записывать, – потом, примерно минут через сорок, она ушла, чтобы не курить у меня в комнате.
– Она на что-то жаловалась?
– Да, – не стала скрывать правду я. – Она очень переживала, у нее был конфликт с тещей Грубякина, Клавдией Брониславовной, к сожалению, я фамилию не помню.
– Из-за чего был конфликт? – заинтересовался Иванов.
– Насколько я знаю, – пожала плечами я, – сам конфликт возник давно, из-за жилплощади. Семья Грубякиных большая, многодетная. Но живут в одной маленькой комнате с четырьмя детьми. Кроме них там проживает и теща, Клавдия Брониславовна, которая постоянно провоцирует скандалы и конфликты, чтобы Римма Марковна не выдержала и ушла. Тогда ее комната достанется Грубякиным. В тот вечер у них опять возник какой-то мелкий бытовой конфликт, и Римма Марковна сильно расстроилась.
– Вы дружили с Миркиной?
– Скорее общались по-соседски. Римма Марковна по-своему неплохой человек. Часто меня поддерживала.
– У вас конфликты с Миркиной были?
– Да вроде нет, – покачала головой я, – во всяком случае не припомню.
– А седьмого апреля? – продолжал допрос капитан.
– Седьмого апреля меня выгнал супруг Валерий Горшков при поддержке своей матери, Элеоноры Феликсовны. Я думала переночевать у Риммы Марковны, постучалась к ней, но никто не открыл.
– И где же вы ночевали? – заинтересовался Иванов, записывая.
– Спала на полу в кухне, – вздохнула я и поёжилась, вспомнив памятную ночевку. – Могут подтвердить сосед Федор Петров и соседка Зинаида Грубякина. Они утром заходили на кухню и видели, как я там ночевала.
– Как долго вы пробыли в квартире?
– Сразу же утром я быстро ушла на работу. Постаралась уйти пораньше, чтобы не столкнуться со свекровью.
– А вот ваша соседка, как раз та самая Клавдия Брониславовна, утверждает, что именно у вас был мотив желать, чтобы Римма Марковна исчезла. – Капитан пристально взглянул на меня и несколько раз подчеркнул что-то в своих записях.
Возникла пауза.
– И что за мотив? – осторожно спросила я.
– Вы поссорились и разошлись с мужем и вам нужно было где-то жить. Вот вы и решили заполучить в личное пользование комнату Миркиной, – прочитал капитан.
– Фу, какой глупый бред! – возмутилась я. – Сами подумайте, какой смысл жить на одной жилплощади с бывшим мужем и наблюдать как он водит баб и трепет тебе нервы! Это же мазохизм чистой воды! Ну уж нет! Вы что, думаете, что на всем советском пространстве я больше не смогу найти где жить?!
– А сейчас вы где живете? – капитан Иванов вычеркнул что-то и принялся писать дальше.
– На работе мне предложили неделю пожить в нашем спецпрофилактории имени Орджоникидзе. Заодно и здоровье поправить.
– А потом?
– Потом я планирую вернуться в свою квартиру по месту прописки.
– А супруг?
– Мы сразу же подали на развод. Он остался в комнате.
– Вы временное удостоверение получили, кстати? Покажите.
– Да, спасибо вам большое, – искренне поблагодарила я и протянула справку. – Благодаря вашей записке, мне все сделали в течение часа.
Капитан Иванов сдержанно улыбнулся, похвала ему понравилась. Он взял мою справку и прочитал:
– Улица Ворошилова, дом 14 квартира 21. Это ваша квартира с супругом?
– Нет, это квартира моей тети и моя. После смерти тети – только моя. С супругом мы проживали у него в комнате в коммуналке, на улице Механизаторов.
– А кто проживал в вашей квартире?
– Сестра моего теперь уже почти бывшего супруга. Но я надеюсь, что, узнав о том, что мне жить негде, она съедет по месту прописки.
– Понятно. Проверим, – кивнул капитан, отмечая что-то в своих записях.
А я внутренне возликовала.
– Ну что ж, Лидия Степановна, – капитан положил передо мной исписанный лист, – Прочитайте и подпишите. Мы с вами на сегодня закончили. Думаю, что вскоре у меня появятся еще вопросы и не хотелось, чтобы вы уезжали из города.
Я кивнула.
– Больше не задерживаю. Всего доброго!
Распрощавшись с капитаном, я опрометью бросилась на лекцию о сыпном тифе…
Глава 10
Я подцепила вилкой пучок зеленовато-бурых слизких водорослей и мощным усилием воли заставила себя проглотить: ненавижу морскую капусту во всех ее агрегатных состояниях! Хотя с другой стороны – здесь это единственное блюдо, которое как бы с солью. Бросив унылый взгляд на бледно-желтоватую субстанцию, которая почему-то символизировала в этом заведении омлет, я самым решительным образом отставила тарелки прочь, но была моментально перехвачена бдительной Леной: