Женское внимание к Лерану не осталось незамеченным в зале бара. Очень скоро к их столику подошёл враскачку «хозяин одной кобылки», как потом выразился Барт, и попытался было выразить свои претензии к золотоволосому «красавчику».
Эриксон не стал ждать, пока его растянутое «эй, красавчик» перейдёт в действие, выплеснул остатки виски из стакана ему в нетрезвое лицо, а ногой снизу ударил в промежность. С глухим стоном защитник половой собственности свалился на пол и его тут же утащили неизвестно откуда взявшиеся вышибалы.
– Зачем ты его так? – спокойно спросил Леран.
– Таков порядок! Не ждать же, пока он начнёт крушить выпивку и закуску на нашем столе, – так же спокойно ответил Барт, – Благополучные пацифисты, готовые подставить другому щёку, сюда не заходят. Здесь каждый и святой Себастьян, и стрела, в него впившаяся.
– Барт, если я выпью с тобой, тебе станет легче? Здесь никто не пьёт в одиночку. А у тебя ещё почти бутылка.
Рука Барта, поднявшая было стакан, застыла и медленно опустилась на стол. Он ошеломлённо посмотрел на Лерана.
– Брат! Ты сегодня со мной не потому, что я хочу видеть в тебе подобного себе. Нет. Тебе всё равно предстоит узнать все стороны жизни человеческой. Они далеко не привлекательны. Так пусть это знакомство пройдёт через меня, рядом со мной. Вот почему ты здесь. Но выпить можешь. Сколько захочешь. Абсолютно непьющий не найдёт успеха ни в какой деятельности. Но из меня не делай кумира. Я – отрицательный персонаж этой пьесы, – Барт обвёл рукой пространство, зацепился за талию проходящей мимо брюнетки, другой рукой подвинул стул и посадил её рядом с собой.
– Посиди с нами, крошка, – Эриксон наполнил ещё один стакан и протянул его брюнетке, наблюдая за тем, как Леран осторожными глотками осушает свой, – У нас праздничный вечер, хочется разделить его с кем-нибудь. Тебе ведь тоже не сладко?
Он заглянул в закрашенные голубым глаза и увидел пустоту, лишённую определённых признаков мысли. «Ещё одна ходячая программа. Организм… Ни сладости, ни горечи она не знает. Только боль или наслаждение. Но и от них вскоре останется одна тень», – с тоской подумал Барт и снял руку с горячего стана. Кожа девушки стала противно-скользкой, как у свежепойманной лягушки.
– За мировую катастрофу, – произнёс Эриксон тост, подождал, пока Леран и безымянная «крошка» выпили, продолжил, – Она одна способна оздоровить нас. Без катастроф мне что-то тоскливо. Будто я остался один в мире живой, а кругом – только куклы. И поговорить на равных не с кем. Крошка, на каком заводе тебя делали?
– Барт, ты знаешь, у меня тоже бывает такое чувство, – сказал Леран; неуверенная, громче обычного речь его показала начало действия полутора стаканов виски, – Словно я в этой жизни попал не туда, куда хотел. А куда мне надо, – никак не могу вспомнить.
Опьянение Лерана Барт отметил с лёгким удивлением, но не стал на него реагировать. Пусть мальчик узнает цену и похмелью, меньше потом будет тянуть к рюмке.
– А ты не хотел бы поближе познакомиться с нашей красавицей? – Спросил его Барт, задержав взгляд на высоко поднятом бюсте, туго схваченном прозрачными кружевами.
– Зачем? Нам и так хорошо, – ответил Леран, – К чему она нам?
Теперь уж Эриксон поразился по-настоящему: Леран говорил абсолютно трезвым голосом, в котором не было слышно ни капли алкоголя. И, чтобы скрыть удивление, налил «Крошке» ещё стакан, и сказал:
– Выпей, родная. Выпей, закуси и пойди погуляй. Понадобишься, я тебя позову.
Крошка послушно выполнила указания Барта и покинула столик, отрепетированно изящно обходя препятствия, демонстрируя белую лягушачью кожу. В помещении бара сгустился дымный вонючий угар, ритмы ударных упростились и участились, заставляя кипеть разгорячённую кровь наэлектризованных городом клиентов. Дирижёр злачного заведения умело переводил режим работы с вечернего, заводящего, на ночной, пропитанный неудержимой и несдерживаемой страстью. Ночь обязана была приносить вдвое большую прибыль, чем день.
– Барт, тебе не нравится город, я вижу, – сказал протрезвевший Леран, – Если бы твоя воля, где бы ты жил? В каком месте?
– В другом! – без размышлений отреагировал Эриксон, – И точно знаю в каком! В доме Крониных. И ходил бы в море вместе с твоим отцом.
– Ты тоже любишь море?
– Особенно подводный мир. Тебе он знаком лучше, чем мне. Мои возможности не развились до такой степени. Но жизнь человека-амфибии – мой идеал.
– Подводный мир.., – Леран протянул слова почти так, как это делала Леда, – Почему подводный? Под водой – та же земля. Мир моря – это водный мир.
– Леран, не цепляйся за несовершенство языка. Надводник, водник, подводник, водяной… Запутаться можно. Надо бы придумать слово поточнее…
Попытку словотворчества остановил тот самый человек в форме торгового моряка, на приветствие которого ответил Барт при входе в гоу-гоу бар.
– Привет, ребята! А я уж думал, что потерял вас. Можно пришвартоваться? – Моряк занял стул, на котором недавно сидела «крошка» и обратился к Барту, – Сколько же мы не виделись? Помнишь?
Барт попытался напрячь память и неуверенно сказал:
– Конечно, помню. В порту? Недавно? В этом году?
– Ну как же! – рассмеялся моряк; лицо его излучало доброту и симпатию, – Мы тогда славно повеселились. А сегодня вы что-то скучаете.
Барт посмотрел на Лерана и понял, что придётся расстаться и с забытым им другом-приятелем, так же как с Крошкой. Он налил моряку стакан, подвинул прибор и сказал:
– Извини, друг. У нас деловой разговор. Давай отметим встречу, а уж в воспоминания ударимся как-нибудь в другой раз.
– Хорошо. Я всё понял. Дело есть дело, – он опрокинул стакан одним глотком, даже не поморщившись, бросил в рот пальцами кусок холодного мяса и поднялся, – Но помните, если надо, я к вашим услугам.
Моряк располагающе улыбнулся и враскачку удалился к стойке, где стриптиз уже третий раз входил в заключительную фазу, приводящую прилипших к стойке крепко налитых зрителей в шумный восторг. Эриксон некоторое время наблюдал за извивами тел на стойке бара, затем уткнулся взглядом в пустое дно стакана, молча долил остатки спиртного.
– Барт, ты член нашей семьи. Ты мой брат, – сказал Леран, наблюдая, как Эриксон вертит стакан в руках, – И если бы не ты, я не знаю, что со мной было бы. И со всеми нами. Но я никак не могу понять, что ты в жизни ценишь больше всего. Мне это важно знать, потому что неясно, для чего я сам живу.
Барт грустно улыбнулся. Хмель перестал его брать, а разговор получался уж слишком сложным.
– Я в твои лета не спрашивал о таком. И теперь стараюсь не думать. Кто ответит на такой вопрос? Могу только признаться, что мне нравится более всего. Одновременное присутствие рядом нескольких вещей: хорошие люди, выпивка при нужде, хорошая закуска, а на десерт, – более-менее красивая девочка. Чернокрылую крошку мы проводили, придётся искать другую. Как видишь, я не стремлюсь к каким-то высотам, к успеху…
– И когда всего этого нет, тебе плохо?
– Плохо? Бывает, что и плохо, – Барт усмехнулся, хотел было налить в стакан, но разочарованно отодвинул опустевшую бутылку, – Иногда так тянет, что… Вот с похмелья хочется женщину. До безумия тянет. В кровь вбрасывается столько тестостерона, что хоть на стену лезь. Есть ещё работа, она мне нравится, сам видишь. Позволяет мир увидеть, людей посмотреть, иногда сталкивает с таким загадками, что обо всём забываю. Скоро мы с тобой займёмся поездками, увидишь.
– Тут мы с тобой сходимся. А вот какая загадка тебя сейчас особенно беспокоит?
– Хм-м.., – Барт подумал, говорить или нет, но решился, – Золотой дождь. Хочется самому посмотреть.
– Я слышал… Тоже хочу увидеть. Красиво, наверное.
Осознав, что начинает уставать и от Лерана, и от долгого разговора о себе, о цепях вечной земли, больно сжимающих его слабое сердце, Барт принял решение.
– Засиделись мы с тобой, Леран, пора разбегаться. Думаю, тебе надо домой. С утра в студию не торопись. Отдохни как следует. Встретимся на работе. А мой сценарий вечера ещё не окончен. Уж очень много дурных мыслей собралось в моей нетрезвой голове. Надо бы их разбавить всякими пустячками, пока не слиплись в непереваримый грязный ком. За меня не опасайся, в таких местах я как рыба в воде. Профессия научила. Или вовлекла, теперь неважно.