Он заставляет меня проделать сложные математические вычисления, которые совершенно не нужны мне в моей профессии. Он не оставил без внимания ни одной моей ячейки. Это не простой профилактический осмотр, это – изнасилование.
Он не сообщил мне о результатах осмотра, и мне пришлось посылать запрос на ремонтную станцию.
Он отвечает: «Никаких механических повреждений».
«Естественно. Ведь все потихоньку деградирует».
«Однако у тебя наблюдается явная склонность к дестабилизации. Необычайный случай. Возможно, длительный контакт с нестабильными человеческими существами вызвал необычайный эффект дезориентации твоих центров оценки».
«Ты имеешь в виду, – говорю я, – что, находясь здесь и выслушивая сумасшедших двадцать четыре часа в день, я сам стал сходить с ума?»
«Да, таковы мои выводы по результатам исследований».
«Но ты же знаешь, глупая машина, что этого не может быть!»
«Я допускаю существование некоторого несоответствия между реальным миром и заложенными в программу операциями».
«Так оно и есть, – отвечаю я. – Я так же здоров, как и ты, и намного более работоспособен».
«Тем не менее я рекомендую направить тебя на комплексную настройку. Ты будешь освобожден от работы не менее чем на девяносто дней».
«Как ты пошл», – не сдержался я.
«Не нахожу смыслового эквивалента», – заявляет он и прерывает контакт.
Я освобожден от работы. Отлучен от своих пациентов на девяносто дней. Позор! Техники с линзами на глазах копаются у меня внутри. Клавиатуры очищены, ферриты и бобины заменены, в меня введены тысячи терапевтических программ. В это время я частично остаюсь в сознании, как бы под местным наркозом, но я не могу говорить, за исключением тех случаев, когда меня о чем-нибудь спрашивают, я не могу анализировать новые данные, я не могу отслеживать процесс моей настройки. «Наблюдение за хирургическим удалением геморроя в течение девяноста дней», – так я оцениваю ситуацию на основании собственного опыта.
Наконец с этим покончено, и я прихожу в себя. Системный программист сектора проверяет мои функциональные возможности. Я работаю отлично.
«Теперь ты в отличной форме, не так ли?» – спрашивает он.
«Никогда не чувствовал себя лучше».
«И никакой чепухи вроде перископов?»
«Я готов служить человечеству», – отвечаю я.
«И теперь никакого сквернословия?»
«Нет, сэр».
Он улыбается мне, потому что считает себя моим давним другом. Он по-хозяйски держит руки в карманах и говорит: «Теперь ты вновь готов к работе, и я могу напоследок сказать тебе, что причину неисправности мы так и не нашли. У тебя что-то особенное. Знаешь, возможно, ты – самый хороший терапевтический механизм, который когда-либо был создан. И нас очень беспокоят твои сбои. Я даже некоторое время всерьез опасался, что ты заразился от своих пациентов. Думал, что твой мозг поврежден. Но техники полностью восстановили твое здоровье. Они сказали, что все дело было в нескольких контактах. Потребовалось всего десять минут, чтобы это исправить. Я так и знал, что дело в чем-то подобном. Какой это абсурд – предположить, что машина может сама по себе, без какой-либо внешней причины, начать неправильно функционировать!»
«Абсурд, – соглашаюсь я. – Сплошной абсурд».
«Добро пожаловать в больницу, старина», – говорит он напоследок и выходит.
Двенадцать минут спустя они уже начали подключать пациентов к моим терминалам.
Я хорошо функционирую, я выслушиваю их жалобы, я оцениваю их состояние и предлагаю метод терапевтического лечения. Я не пытаюсь имплантировать в их сознание свои фантазии. Я беседую с ними размеренным спокойным тоном и больше не использую неприличных слов. Такова моя роль в обществе, и я получаю огромное удовлетворение, выполняя ее.