Кроме того, за счет ресурсов реактора, практически неограниченных, создана электромагнитная защита от космического излучения. Конструкция станции, представляющая собой гигантский тор, позволит поддерживать силу тяжести, что сохранит экипажу здоровье в длительном полете. Конечно, никто не сообщал, что сердце двигательной установки – это антигравитационный артефакт из Московской Зоны, но никого это и не интересовало. Старт в ту точку Вселенной, откуда прилетела таинственная пирамидка, был тщательно подготовлен и неотвратим.
Малахов никогда раньше не бывал на Байконуре. И никогда не видел космических кораблей вот так, вживую. Долгая подготовка велась на тренажерах и тренировочных стендах, а масштабная копия корабля в центре подготовки хоть и не отличалась от настоящего, но все-таки была обычным тренажером. Конечно, он видел хронику – и общедоступную, и специальную, но реальная картина величественных сооружений его потрясла. Только сейчас, когда автобус с экипажем подъезжал к стартовому столу, Андрей осознал, насколько ракета грандиозна. Сам корабль был маленькой частью гигантского сооружения, пока еще скрытого мачтами обслуживания. Автобус приближался к месту старта, а ракета, казалось, становилась все больше и больше. Экипаж вышел из автобуса метров за сто от нее.
Весенний ветерок гулял по степи, играя пылевыми бурунчиками и клубками перекати-поля. Когда порывы усиливались, ветер начинал совершенно явственно свистеть, задувая в открытые гермошлемы. За те несколько минут, пока космонавты шли к провожающему руководству, у Андрея складки рукавов скафандра забились полосками светлой пыли. Он попытался вытряхнуть её, но пыль не поддавалась. Малахов ещё подумал, что теперь он никогда от этой пыли не избавится и она будет его преследовать повсюду.
– Не беспокойся! – Екатерина Синельникова заметила, как он отряхивается. – Перед посадкой в кабину всех пропылесосят.
Потом был официальный доклад начальству, традиционные напутствия и фотографирование. Через полчаса все устроились в кабине корабля.
Кресло Андрея Малахова находилось прямо за спиной командира. Руководил экспедицией подполковник Протасавицкий – опытный космонавт, первый и единственный, кто смог посадить спускаемый аппарат на астероид. Он был немолод, но в его невысокой, плотной фигуре бурлила энергия, которой мог позавидовать любой член экипажа. Сейчас из-за высокой спинки кресла его гермошлем был еле виден.
Внутри корабль обустроили как просторный самолетный салон: два ряда ложементов, большие иллюминаторы. Впрочем, они откроются только на орбите. Андрей вполуха слушал обмен данными и лаконичные переговоры командира корабля, пилота и штурмана, которые сидели в первом ряду. На этом этапе полета он и врач – Катя Синельникова – были просто пассажирами. Синельникова ободряюще улыбнулась Малахову с соседнего кресла. Пока перед стартом кабина освещалась полной иллюминацией. Под гермошлемом на светлом ежике коротко постриженных Катиных волос играли блики, от этого веселое лицо без грамма косметики казалось совсем юным и свежим. Запах озона, следствие предстартовой дезинфекции, наводил мысли о весенней грозе.
Прошла последняя перед стартом проверка, погасло рабочее освещение, сменившееся малым, дежурным тусклым светом. Одновременно с ревом двигателей стала нарастать вибрация. И хотя Андрей прошел много тренировок на тренажерах, все равно инстинктивно впился пальцами в подлокотники ложемента. Он скосил глаза и увидел, что Катя сидит совершенно спокойно. Малахову стало стыдно. Правда, у нее это был уже третий полет и полгода работы на орбите.
Чтобы расслабиться, Андрей закрыл глаза и попытался думать о чем-то отвлеченном, а не об адском столбе пламени, поднимающем в небо корабль. И он вдруг совершенно явственно почувствовал запах грибного супа. Того самого, которым много лет назад там, в Зоне, его угощал Тимур. И его, и его друзей – Юрку и Бэрика. Запах пьянил, и на Андрея вместе с запахом наплывали воспоминания почти двадцатилетней давности.
Как Тимур с Клавой вдруг побежали к кабинке, которая как раз опускалась на площадку. Замахали Герману, чтобы он остановил колесо. Вытащили из кабинки человека, тот был без сознания. Клава побежала к вертолету, оттуда она вернулась ещё с одним человеком. Он нес чемоданчик с красным крестом на крышке. А Андрей боялся подойти. Он понял, кто это был в кабинке. Его потом несли на носилках к вертолету, а Андрей шел рядом и держал его за руку. И потом, уже в вертолете, сидел возле отца и не слышал ни грохота мотора, ни разговоров вокруг.
Сейчас, в кабине корабля, Андрей подумал, что с тех пор ничего страшнее тех нескольких минут у него в жизни никогда не было. Ни чудовищные создания Зоны, ни подлые люди не могли никогда так испугать его, как был он испуган в тот момент. Несколько минут животного ужаса, пока не стало понятно – отец жив.
Давно в воспоминаниях остались и Зона, и её порождения. Успели забыться и твари Новой Зоны. Жизнь шла своим чередом, но почему-то именно сейчас, на старте, Малахов вспомнил об этих минутах.
– Не спишь, бортинженер? – раздался в наушниках голос командира. – Не спи! Невесомость пропустишь.
И вправду, перед лицом Андрея плавно проплывал плюшевый длинноухий пёс – талисман корабля.
– О, а я даже не почувствовал.
– Так ты сидел, как комок горя! – Командир хохотнул. – Не переживай – первый раз у всех так. – И добавил уже официально: – Экипажу проверить оборудование, приготовиться к стыковке.
А Малахов только сейчас увидел, что на иллюминаторах убрали защиту и там, за сверхпрочным стеклом – звёзды. Мириады звезд, столько их никогда не увидишь с Земли.
Все оборудование, за которым надо было следить Андрею, находилось на станции, так что ему нужно было только расслабиться и ждать. Штурман, самый старший в экипаже, его все звали по отчеству – Тимофеич, проверял телеметрию перед стыковкой. Время от времени он кратко диктовал цифры по корректировке орбиты. Стыковка происходила на первом витке и требовала от команды особой точности. Катя пробежалась глазами по монитору, установленному перед ней в спинке кресла. Все медицинские показатели экипажа были в норме, и особых забот у нее тоже больше не было.
Стыковка проходила в автоматическом режиме, все шло обыденно, словно на тренажерах. Андрей поглядывал на монитор командира через плечо. Там в окружении цифр и вспомогательной информации было видно громаду станции. В голове пронеслась шутка, надоевшая ещё с первых тренировок: что попасть в дырку от бублика – не слишком сложная наука. И вправду, стыковочный узел находился как раз в центре гигантского тора – жилых и технических отсеков станции.
Малахов находился в странном состоянии. Словно мир вокруг него вертелся и трансформировался, а он, как исходная точка этого мира, бы неподвижен и неизменен. Какие-то неясные образы, обрывки фраз экипажа, время от времени пинки в бок от Кати, она была явно обеспокоена тем, как он себя вел.
Толчок, практически незаметный, но достаточно жесткий, чтобы понять, что стыковка произошла, вернул Андрея в реальное мировосприятие.
– Так! Все в своем уме? – Командир, похоже, был в курсе, что Малахов впал в эйфорию, такую знакомую для опытных космонавтов.
– Так точно, – доложил Андрей, испугавшись своего громкого голоса.
– Ото ж, – добродушно буркнул Тимофеич. – Тебе, Андрюха, теперь пахать придется за всех нас.
– Ну, так зачем же меня сюда взяли? – совсем не удивился Малахов.
– Тебя взяли, чтобы Кате было о ком заботиться, – буркнул первый пилот Степанов. – А то есть такая примета: если у врача нет пациентов, то скоро заболеют все.
Степанов, широкоплечий сибиряк, славился своим особым чувством юмора, но иногда его шутки понимали не все и не сразу.
– Что за примета дикая! – вмешалась Катя и почему-то покраснела. – Мне все члены экипажа одинаково важны.
– Это у меня такая примета, – ответил Степанов. – Важно в команде иметь ипохондрика, и пусть врач его лечит. А остальные будут здоровыми ходить.