Посмотрим, Бенты и Дельвили живут в одной гостинице. Уодди презирает Дельвиль. Вы знаете Уодди? Она почти так же толста, как неряха. Уодди также ненавидит супруга Бента, за что душа её вознесётся на небо, если только другие грехи не будут слишком перетягивать.
— Не богохульствуйте, — остановила м-с Маллови. — А мне нравится лицо м-с Бент.
— Я говорю про Уодди, — возразила м-с Хауксби мягко. — Уодди примет под своё покровительство супругу Бент, заняв у неё предварительно все, что только можно занять, начиная со шпилек до сапог её детей. Такова, дорогая моя, жизнь в отеле. Уодди посвятит супругу Бент в дела танцмейстера и неряхи.
— Люси, вы нравитесь мне больше, когда не заглядываете во внутренние комнаты людей.
— Пусть другие заглядывают в их гостиные. И помните, что бы я ни делала и куда бы ни смотрела, я никогда не скажу того, что скажет Уодди. Будем надеяться, что сдобная улыбка танцмейстера и его манера педагога смягчат сердце этой коровы, его супруги. Но если верить молве, маленькая м-с Бент может быть очень сердита при случае.
— Но на что ей сердиться?
— На что! Танцмейстер уже сам по себе достаточная причина для этого. Как это? «Заблуждения его кладут печать на лицо его». Я верю, что танцмейстер способен на многое дурное, потому и ненавижу его. А неряха так отвратительно одевается…
— Что тоже способна на всякое беззаконие? Я всегда предпочитаю лучше думать о людях. Это гораздо спокойнее.
— Очень хорошо. Я предпочитаю верить в худшее. Это предохраняет от излишней расточительности чувств. И вы можете быть вполне уверены, что Уодди верит вместе со мной.
М-с Маллови посмотрела и ничего не ответила.
Разговор продолжался после обеда, пока м-с Хауксби одевалась для танцев.
— Я очень устала, не пойду, — сказала м-с Маллови, и м-с Хауксби оставила её в покое до двух часов ночи, когда разбудила энергичным стуком в дверь.
— Не сердитесь, дорогая, — сказала она. — Идиотка айя ушла домой, и никто не мог впустить меня.
— Это очень печально, — сказала м-с Маллови угрюмо.
— Ничего не поделаешь! Я одинокая, покинутая вдова, но не могу же ночевать на улице. К тому же какие новости я принесла! О, не прогоняйте меня, голубчик! Неряха… танцмейстер… Я и мальчик Хаулей… Знаете Северную веранду?
— Как я могу разговаривать с вами, когда вы так мечетесь вокруг меня? — протестовала м-с Маллови.
— О, я забыла. Я буду продолжать своё повествование, хотя и не вижу ваших глаз. А вы знаете, что у вас прелестные глаза, дорогая? Ну, начинаю. Мы сидели в ложе с Хаулеем, а она сидела с ним в соседней и говорила ему…
— Кто? Кому? Объясните.
— Вы знаете, о ком я говорю, — неряха и танцмейстер. Нам было слышно каждое слово, и мы слушали без зазрения совести, особенно мальчик Хаулей. Полли, мне положительно нравится эта женщина!
— Это интересно. Ну, продолжайте. Что случилось дальше?
— Сию минутку. А-ах! Благословенный покой! Я готова была отказаться от наблюдения за ними в последние полчаса. Но все-таки я пересилила себя, и, как уже сказала, мы слушали и слышали все. Неряха растягивала слова больше обыкновенного. «Слу-шай-те, вы, ка-жет-ся, го-во-ри-ли, что влю-бле-ены в ме-ня?» — сказала она, и танцмейстер подтвердил это в таких выражениях, что я возненавидела его ещё сильнее. Неряха подумала некоторое время. Затем мы услышали следующую фразу: «Послу-шай-те, м-р Бент, по-чему вы такой ужас-ный лгун?» Я едва удержалась, чтобы не закричать, когда танцмейстер стал оправдываться от возводимого на него обвинения. Кажется, он не говорил ей ни слова о том, что женат.
— Я говорила, что нет.
— Вероятно, она приняла это очень близко к сердцу. Минут пять она тянула, упрекая его в вероломстве, и в конце концов говорила с ним, как мать с сыном.