— Но я вовсе не лгал, — пытался выпутаться Понч, чувствуя вместе с тем всю безнадёжность своего положения. — Я не говорил, что молился два раза в день. Я сказал, что один раз, а во вторник два раза. А Гарри не понял. Я не лгал…
И так далее, до слез, после которых его выгоняли из-за стола.
— Зачем ты такой нехороший? — спрашивала Юди, убеждённая перечнем ужасных преступлений Понча. — Прежде ты не был таким дурным.
— Не знаю, — был ответ Чёрной овцы. — Они мне надоедают. Я хорошо знаю, что делал, так и говорю, а Гарри все переворачивает на свой лад, и тётя Роза ему верит. О, Ю! Не верь им, что я дурной!
— Тётя Роза говорит, что ты нехороший, — сказала Юди. — Она сказала вчера это и священнику.
— Зачем она всем рассказывает обо мне? Это нехорошо, — сказал Чёрная овца. — Когда я делал что-нибудь дурное в Бомбее, мама говорила папе, и папа говорил мне, что было нужно, вот и все. Чужие люди ничего не знали, даже Мита не знал.
— Я не помню, — задумчиво говорила Юди. — Я была маленькая тогда. Мама тебя любила так же, как меня, правда?
— Конечно. И папа тоже. И все другие.
— Тётя Роза больше любит меня, чем тебя. Она называет тебя лгуном и Чёрной овцой. И не велит мне разговаривать с тобой.
— Всегда? Даже тогда, когда я ничего не сделал?
Юди печально кивнула головой.
Чёрная овца в отчаянии отвернулся, но руки Юди обвились вокруг его шеи.
— Ничего, Понч, — шептала она. — Я буду разговаривать с тобой так же, как и прежде. Ты мой, мой братец, хотя ты и… хотя тётя Роза и говорит, что ты дурной, и Гарри говорит, что ты маленький трус. Он говорит, что, если бы я выдрала тебя за волосы, ты стал бы плакать.
— Ну выдери.
Юди осторожно дёрнула его за волосы.
— Дёргай как следует, так сильно, как можешь!.. Так!.. Если ты сама захочешь дёргать меня за волосы, то можешь, сколько хочешь. Но если Гарри придёт сюда и заставит тебя дёрнуть меня за волосы, я знаю, что заплачу.
Дети скрепили дружеский союз поцелуем, и сердце Чёрной овцы смягчилось. Соблюдая самую тщательную осторожность в разговорах с Гарри, он заслужил прощение тёти Розы и получил возможность читать беспрепятственно в продолжение недели. Дядя Гарри брал его с собой гулять и старался утешить его своими неуклюжими ласками, никогда не вспоминая прозвище Чёрная овца.
— Будет с тебя, Понч, — говорил он обыкновенно. — Посидим теперь. Я устал.
Они ходили гулять теперь не к бухте, а на Роклингтонское кладбище через картофельные поля. С час сидел старик на какой-нибудь из могильных плит, пока Понч бродил по кладбищу и читал надписи на памятниках и крестах. Затем дядя Гарри вставал со вздохом и тяжёлой поступью направлялся к дому.
— Скоро и я здесь лягу, — сказал он в один зимний вечер Пончу, и бледное лицо его напоминало в это время старую, стёртую серебряную монету. — Не говори только тёте Розе.
Ещё через месяц он неожиданно повернул назад во время утренней прогулки и с трудом дошёл до дому.
— Уложи меня в постель, Роза, — сказал он. — Больше я уж никогда не пойду гулять. Пуля зашевелилась во мне.
Его уложили в постель, и две недели, пока болезнь и близость смерти царили в доме, Чёрная овца был предоставлен самому себе. Папа прислал ему ещё несколько новых книг, и ему не велели только шуметь. Он опять ушёл в свой собственный мир и был счастлив. Даже ночью никто не нарушал его блаженства. Он мог спокойно лежать в постели и мечтать о путешествиях и приключениях, так как Гарри спал теперь внизу.
— Дядя Гарри скоро умрёт, — сказала Юди, которая почти не расставалась с тётей Розой.
— Мне очень жаль дядю, — грустно сказал Чёрная овца. — Он давно уж сказал мне об этом.
Тётя Роза слышала разговор.
— Ничто, кажется, не удержит твой скверный язык, — сказала она сердито.