Мы довольно долго ждали, пока наши молодые спутники достигли вершины. Матушка догнала нас очень нескоро.
Когда мы спускались, я нарочно отстал от других вместе с Эйкити и завел с ним неспешную беседу.
Но не успели мы пройти и двух тё, как танцовщица бегом поднялась к нам вверх по тропинке.
– Там внизу источник. Поторопитесь! Смерть как пить хочется, но мы ждем вас.
Вода… Я быстро сбежал вниз. В тени деревьев из скалы бил чистый ключ. Женщины обступили его.
– Пожалуйста, испейте первым. Погрузишь руки, вода замутится, да к тому же после нас, женщин, источник станет нечистым,– сказала матушка.
Я стал пить ледяную воду из пригоршни. Женщинам не хотелось уходить отсюда. Выжимая досуха полотенце, они отирали с себя пот, ливший ручьем.
Спустившись с горы, мы вышли на дорожный тракт, ведущий в Симода. Показались дымки над печами угольщиков. Мы расположились отдохнуть на бревнах у обочины. Танцовщица, присев на корточки посреди дороги, принялась расчесывать своим розовым гребешком взлохмаченную шерсть щенка.
– Зубья поломаешь,– сделала ей замечание матушка.
– Ничего! Купим в Симода новый.
Я-то еще в Югано задумал выпросить на память гребешок танцовщицы. Она вкалывала его спереди в прическу – и вдруг чешет им собаку… «Куда он теперь»,– огорчился я.
На другой стороне дороги лежала куча связок мелкорослого бамбука.
– В самый раз годится для дорожной палки,– сказал я, когда мы с Эйкити первыми тронулись в путь.
Танцовщица догнала нас бегом. Она несла в руках бамбуковую трость выше себя ростом.
– Это еще зачем? – спросил Эйкити. Девочка чуть смущенно подала мне бамбук.
– Ну и зря! Такая толстая бамбучина, сразу видно, что краденая. Нехорошо, если заметят. Сейчас же отнеси назад!
Танцовщица вернулась туда, где лежали связки бамбука, и мигом примчалась обратно. На этот раз она подала мне трость не толще пальца, потом упала навзничь на межу поля и, трудно переводя дыхание, стала ждать других.
Мы с Эйкити без остановки отшагали пять-шесть кэнов.
– Важность какая! Можно выдернуть и вставить золотые,– вдруг донесся голос танцовщицы.
Я обернулся. Танцовщица шла рядом с Тиёко, матушка несколько позади, рядом с Юрико. Не замечая, что я оглядываюсь и прислушиваюсь, Тиёко подхватила:
– Правда, правда. Надо бы ему сказать.
Верно, разговор шел обо мне. Тиёко сказала, что зубы у меня неровные, а танцовщица возразила, что можно вставить золотые. Обсуждали мою наружность, но это не обидело меня, не заставило насторожиться, напротив, меня охватило чувство дружеской близости.
Некоторое время они разговаривали тихо. Вдруг я разобрал слова танцовщицы:
– Он хороший!
– Что ж, пожалуй. Похоже, что хороший.
– Нет, вправду хороший человек. Хороший, хороший!
Голос звучал так искренно… В немногих словах по-детски откровенно выплеснулось сердечное чувство. Она заставила меня самого по-настоящему поверить, что я хороший человек. Радостно глядел я на облитые светом горы. В глубине век что-то слегка пощипывало.
В свои двадцать лет я подверг себя беспощадному анализу и пришел к выводу, что духовно вконец искалечен сиротством. И не в силах победить тоску отчаяния, отправился в путешествие по Идзу. Вот почему я был так несказанно счастлив! Значит, я в обычном житейском смысле кажусь людям хорошим. А как удивительно светлели горы! Сказывалась близость залива Симода.
Размахивая бамбуковой палкой, я сбивал головки осенних цветов.
На дороге, возле какой-нибудь деревни, иногда бросалась в глаза дощечка с надписью: «Нищим и бродячим музыкантам в деревню заходить строго запрещается».
6
Гостиница Косюя находилась на северной окраине Симода. Я поднялся вслед за моими спутниками в комнатушку на втором этаже, примостившуюся под самой кровлей. Потолка не было.