Костя пытался разыскать эту женщину только для того, чтобы посидеть с ней однажды за столиком в каком-нибудь кафе, чтобы её увидеть, извиниться за своих домочадцев и спросить, как сложилась её жизнь. Сколько раз он представлял себе их встречу…
Дефолт, путч, телепередачи о ГКЧП, которых ждали с нетерпением и содроганием взрослые, цыкая друг на друга: «Тише вы!», чтение Анатолия Рыбакова вслух, а затем книги Ельцина, – всё это происходило там же, на старой бабушкиной даче. Но ничто из этих событий так глубоко и больно не запало в его память и не оставило такой след в душе, как эта женщина по имени Люда…
Спустя годы Костя написал большое стихотворение:
Учительница рисования
Новую учительницу рисования звали Ольга Герасимовна. Она была лет сорока с небольшим, высокого роста, заметная фигурой, выделявшейся своими формами, круглолицая, черноглазая, с длинными смоляными волосами, которые либо забирала в пучок, либо собирала в хвост. Одевалась она довольно ярко, но со вкусом, обычно предпочитая вязаные свитера и широкие клетчатые юбки; умеренно красилась и носила бусы.
От детей трудно что-то утаить, и в Костином классе все скоро узнали, что от новой учительницы недавно ушёл муж и она с дочкой-старшеклассницей, прыщавой и вредной, переехала из другого района Москвы и устроилась в их школу на место недавно уволившегося учителя.
На первом же уроке Коновалова начала командовать громким зычным голосом, будто преподавала не рисование, а военную подготовку: «Так, все сели по местам! Руки на парты! Закрыли рты! Что за разговоры! Мальчики на третьей парте, я вас сейчас рассажу! Так, тема нашего урока – зимний пейзаж. Я сказала: мальчики! Приступаем к работе… А кто разрешил ходить по классу?»
– Антон Вячеславович, прежний учитель, всегда разрешал, – сказал Костя. – Я за водой.
– Сейчас нет Антона Вячеславовича. Сейчас вы должны слушаться меня, – на слове «меня» она сделала акцент. – Зачем тебе вода, если ты ещё не нарисовал карандашом?
– Вода мне необходима. Я так рисую, по-своему, – ответил Костя и взглянул на учительницу в упор.
Их взгляды встретились. Коновалова хотела возразить, но, секунду подумав, уступила с нескрываемой иронией:
– Ну, хорошо, посмотрим, что у тебя получится.
В конце урока учительница с удивлением рассматривала его рисунок.
– Живописно, – сказала она и в нижнем углу альбомного листа поставила размашистую «пятёрку». – Ты где-то учился?
Школьник помотал головой:
– Нигде. Я сам.
На следующем уроке Ольга Герасимовна уже ничего не говорила Косте: он мог ходить по классу, точить карандаши, наливать воду и чувствовал себя свободно, но к другим ученикам это не относилось.
– Ходить без разрешения можно только Косте: он хорошо рисует, лучше вас всех. А ты, Петров, куда направился?
– Я только дать Васе ластик… – смущённо оправдывался полный веснушчатый мальчик, остановившись в растерянности возле своей парты.
– Ластик надо носить свой. Сядь на место и продолжай работу.
– Только дам ему ластик…
– А ты спросил разрешения?
– Ольга Герасимовна, разрешите, пожалуйста, одолжить Васе резинку? – запинаясь, проговорил школьник.
– Какую ещё резинку?
На задних партах послышались смешки.
– Он имел в виду жевательную! А вы что подумали? – крикнул Костя.
Класс грохнул.
Учительница многозначительно молчала, демонстративно пытаясь одним своим взглядом удержать дисциплину, и вдруг изменилась в лице:
– Лазарев! Я сказала: Лазарев! Что за самовольничанье?! – закричала она на Костю, увидев, что он встал, подошёл к парте одноклассника и положил на её край свой ластик. – Немедленно забери назад то, что ты положил, и марш на место!
– Ольга Герасимовна, время идёт: скоро урок закончится! Как он будет рисовать без ластика? Не всё ли вам равно, где он его взял? – хрипловатым ломающимся голосом выдал Костя.
– Ах так, Лазарев, ты мне дерзишь? – Коновалова выдержала паузу, глядя на него из-под густых бровей своими большими чёрными глазами. На её лице обозначились морщины, а тёмный мысик волос, выделявшийся посередине лба, стал ещё более заметным.
– Хватит командовать, Ольга Герасимовна! Что вы на нас свою власть испытываете?
– Что? Что ты сказал?! – опешила учительница.
Класс замер.
– То, что вам не хватает коммуникабельности!
– Что-о?
– Кабельности! Кабельного телика! – закричали школьники и дружно загоготали. Лицо учительницы сделалось пунцовым.
– Покинь класс, Лазарев! – приказала она.
Костя молчал, не двигаясь с места.
– Если вы не уйдёте, Лазарев, то уйду я, – сказала учительница.
– Ну и пусть уходит, – раздалось с задней парты.
– Это кто сказал? – Коновалова обводила взглядом учеников.
– Это неважно… – сказал Костя и вышел из класса.
Урок был сорван.
Нетривиальность Коноваловой Костя уловил на первом же её занятии. Во-первых, она говорила в классе отрывисто и нервно, как будто пытаясь скрыть внутреннюю неуверенность и скорее упорядочить себя, нежели учеников; во-вторых, Ольга Герасимовна, обращалась со школьниками, как со взрослыми, в отличие от других учителей, и таким образом выстраивала свою линию поведения, внешне схожую, по сути же – прямо противоположную всем основным правилам педагогической этики. Она пыталась манипулировать подростками с помощью интонаций, жестов, взглядов, периодически обращаясь то на «ты», то на «вы» к тому или иному ученику, заставляя их домысливать то, что другие учителя им давали понять более простыми способами.