— Считается, что ты меня любишь. Ты считаешься моим отцом, а ты… ты меня изнасиловал, сволочь!
Кантлинг всегда спал чутко. Ночью он проснулся и сел на постели, весь дрожа, чувствуя что-то неладное.
В спальне было темно и тихо. Так что же разбудило его? Шум? Кантлинг остро реагировал на всякие звуки. Он слез с кровати и вдел ноги в шлепанцы. Огонь в камине, у которого он сидел перед тем, как лечь спать, давно догорел, и в комнате было прохладно. Он нащупал халат, висевший на спинке широкой старинной кровати, надел его, затянул пояс и тихонько подошел к двери. Она, случалось, скрипела, и потому он отворил ее очень медленно, очень осторожно и прислушался.
Внизу кто-то был. Он услышал, как они там ходят.
У него похолодело под ложечкой. Здесь, наверху, у него не было пистолета, не было никакого оружия. Он не верил в такие предосторожности. К тому же считалось, что ему ничто не угрожает. Это ведь не Нью-Йорк. Считалось, что в старомодном Перроте, штат Айова, он в полной безопасности. И вот кто-то забрался в его дом, чего ни разу ни случилось за все годы его жизни на Манхэттене. Так что же ему делать, черт побери?
Полиция! Надо запереть дверь и вызвать полицию. Он вернулся к кровати и протянул руку к телефонной трубке.
Телефон внезапно зазвонил. Ричард Кантлинг уставился на аппарат. У него было два номера. Один — деловой, подсоединенный к автоответчику, и личный, не значившийся в телефонных справочниках. Его он давал только самым близким друзьям. Горели две сигнальные лампочки. Значит, звонят по личному номеру. Он поколебался, потом взял трубку.
— Алло!
— Самолично он! — произнес голос. — Не дрейфь, папаша. Ты же собрался звякнуть легавым, а? А этого всего-навсего я. Спускайся, потолкуем.
У Кантлинга перехватило дыхание. Голос он слышал впервые, но знал его, знал!
— Кто говорит? — спросил он.
— Дурацкий вопрос, — сказал голос четко. — Будто сам не знаешь.
Он знал, но все-таки спросил еще раз:
— Кто?
— Не кто, а Хью. (Эту реплику написал Кантлинг.)
— Ты не реален.
— Вот и парочка критиков то же утверждала. Помнится, тогда это тебя шибко уело.
— Ты не реален, — повторил Кантлинг.
— Ну ты даешь! — сказал Хью. — Если я не реален, так по твоей вине. Не заедайся, о'кей? Накинь что-нибудь на задницу и валяй сюда. Посидим, поговорим. — Он повесил трубку.
Лампочки на аппарате погасли. Ричард Кантлинг оглушено присел на край кровати. Как это понять? Сон? Нет, он не спит. Что же делать? Он спустился вниз.
Хью растопил камин в гостиной и, уютно развалившись в большом кожаном кресле Кантлинга, пил из горлышка «Пабст блю риббон». Он лениво улыбнулся входящему Кантлингу.
— А вот и он! Ну чего нос повесил? Пивка хочешь?
— Кто вы, черт побери? — почти крикнул Кантлинг, остановившись.
— Так мы это уже прожевали. Не нуди. Бери бутылку и припаркуй свою задницу у огонька.
— Актер! — сказал Кантлинг. — Проклятый актеришка. Вас Мишель подослала.
— Актер! — Хью ухмыльнулся. — Хреновина! Ты бы в свой романчик всадил такую фигню? Да никогда, дружище. А кто другой напиши такое в журнальчике или в книжке, так ты бы ему всю его фиговую печенку выел.
Кантлинг медленно прошел по комнате, не спуская глаз с парня, развалившегося в его кресле. Нет, это был не актер. Это был Хью, мальчишка из его романа, лицо на портрете. Все еще пристально его разглядывая, Кантлинг опустился в мягкое, пухлое кресло.
— Нелепость! — сказал он. — Что-то из Диккенса.
Хью захохотал.
— Нет, старик, это не фиговая «Рождественская песнь», и я тебе не дух прошлого Рождества.
Кантлинг нахмурился. Кто бы это ни был, а реплика была не в характере.
— Неверно! — сказал он резко. — Хью не читал Диккенса. — Комиксы — да, но не Диккенса.