– Да уж, господине, мунгалы-то выпить не дураки! – с усмешкою согласился здоровяк. – Пьяницы еще те.
Кто бы спорил, только не Павел Петрович Ремезов! Уж он-то насмотрелся на монголов за этот месяц – будьте-нате! Взять хотя бы вчерашний день… или сегодняшнюю ночь – так что ли? И что интересно, взять некоторых представителей современной российской молодежи (особенно в провинции или на селе) – так те в отношении потребления спиртного рассуждают, как типичные средневековые монголы, пианство за доблесть почитавшие: а вот мы вчера пили – все, что горит… а вот взяли вчера жбан на двоих… а вот идем такие бухие… И хорошо еще, если только о спиртном речь идет… ни о чем другом – похуже.
– Значит, этим путем – мимо оврага и вяза – ты, господине, и шел, – тем временем продолжал рассуждать оруженосец. – И язм туда, к вязу-то, вечерком, до темени-то еще, шатался – за хворостом. И сегодня, с утра… Глянь, боярин, какой хворост сыскал!
Подъехав чуть ближе, Неждан протянул на ладони… стрелы… целых три!
– Две в вяз впились, одну я рядом, в кусточках, нашел… можно было еще там пошарить, да опаздывал уж.
– Та-ак… – взяв одну стрелу, задумчиво протянул Ремезов. – Ну, стрелы… и что? Просто тренировался кто-нибудь… Ну, учился.
– Это ночью-то? – вполне резонно возразил Неждан. – Навряд ли, господине, навряд ли.
Павел, подумав, согласно кивнул:
– Ну? И что ты мыслишь?
– Мыслю, господине в тебя тати ночные метили!
– Тати? Оттуда ты знаешь, что их много было? И почему – в меня?
– А больше, боярин-батюшко, не в кого – окромя тебя с провожатыми никто там ночью не шатался, не шел. А татей двое было – я их местечко нашел, в кусточках, у самого оврага. Двое… может, трое таились.
– Монголы, что ли… или булгары?
– Мунгалы б, господине, тебя с первой же стрелы взяли – ученые, – оруженосец прищурился. – Да и на стрелы-то посмотри… На двух – наконечники втульчатые – наши стрелы, не мунгальские, и не булгарские – у тех наконечники – на шипах, как вот на этой… – Неждан показал стрелу. – Одначе на этой свистульки нету, что мунгалы в устрашенье врагам и древка крепости ради привязывают. Отвязали, видать, свистульку-то, отчекрыжили… в тайности хотели дело черное сладить!
– Интересно, чего ж не сладили-то? – недобро усмехнулся боярин.
Здоровяк пожал плечами:
– Того не ведаю. Может, спугнул кто… Ничо! Отыщу супостатов, батюшко! Средь нас они где-то, средь рати смоленской або литовцев – негде быть больше.
– Что ж, – Павел хлопнул парня по плечу. – Благодарю за службу! Только давай так: сыщешь гадов – доложи прежде.
– Доложу, господине, как есть доложу.
Впереди, на излучине, серебристым фонтаном, в золотых, вспыхивающих на солнце искорках, взметнулся, заиграл, снег. Кто-то скакал – возвращался.
Ремезов присмотрелся: Микифор.
– Что там такое? Нагнали обоз?
– Нагнали, господине. Только его уже татары пограбили. Ну, мунгалы эти…
– Монголы разграбили купеческий караван? – недоверчиво прищурился Павел. – Вообще-то это для них не характерно. Точно монголы?
– Ну, наши… с которыми мы. С ними десятник, дожидается.
Ремезов пришпорил коня:
– Ну, раз уж дожидается – едем. Там, у обоза, и объяснимся, там и поглядим, что к чему.
И вот уже из-за излучины показался обоз: с сорванными с саней рогожками и разбросанными по снегу товарами – похожими на швейцарский сыр восковыми кругами, железными крицами, бочонками…
Какие-то бездоспешные воины с луками за плечами сноровисто выпрягали из саней волов и связывали по рукам торговцев, не обращая никакого внимания на внезапно появившихся русских ратников, с коими – с Митохой – надменно приосанясь в седле, говорил какой-то тип в длинной блестящей кольчуге и белом тюрбане. Верхом на белом, покрытом красным чепраком, коне, при сабле, с маленьким, притороченным к седлу, круглым щитком и зеленым флажком на тонком копье. Булгарин!
Ремезов подогнал коня…
– А, боярин-бачка! Рад видеть, рад! Еще в кости бросим?
Ну да, ну да – знакомец старый, говорить нечего. Тот самый, которому вчера так везло. Игрок, мать ити…
– Там, бачка, сбежал кое-кто… отроки, девки… Я воинов пошлю – потешимся!
– Подожди посылать, мы сами посмотрим, – резко возразил Павел, уж очень ему не хотелось «тешиться» в компании этого бритоголового ублюдка, от сей потехи, чуяло сердце, пленницам не так то уж и весело будет. Скорее – грустно, и даже очень, а ему, Ремезову – противно и стыдно.
Пусть уж лучше уходят те отроки да девы…
– Я сам посмотрю, сотник…
– Кармай-кызы меня звать, а тебя – я ведаю – Паувел! Ну, что – пока ловят бегляцов, метнем кости?
Булгарин потер руки с видом профессионального шулера или игромана, явно нуждавшегося в квалифицированной помощи психиатра – психолог тут не помог бы.
– Купцов-то допросить бы надо…
– Э-э, успеем допросить, бачка! Вон, на рогожке кости и метнем. По маленькой ставочка…
Вот ведь прилип, прямо как банный лист! И ведь ясно же – не отвяжется, тут уж по глазам виден диагноз.
Как же быть-то? Как же помочь беглецам? Очень уж не хотелось Ремезову видеть, как над ними «тешатся», тем более – самому в «потехе» участие принимать.
Как быть, как быть…
И Павла вдруг осенило:
– Есть у меня один боевой товарищ, тоже человек не из простых. В кости он, кажется, любит играть…
– Так где ж он? – Кармай-кызы оживился. – Зови же скорей своего руга, зови… коли сам не хочешь. А то, может, и с тобой, бачка, раскинем?
– Не, уважаемый, покуда охоты нет, – Ремезов повернулся в седле и позвал: – Митоха, эй, Митоха!
– Чего, господине боярин, изволишь?
– Господине Митоня… – незаметно подмигнув наемнику, Павел поворотил коня. – С другом нашим, Кармаем-кызы, кости не метнешь ли?
Рязанец весело сдвинул на затылок шелом:
– А чего ж не метнуть-то? Метнем. Уважаемый Кармай, где играть будем?
– А вот, на рогожка, да. Людишки мои сейчас живо расстелют.
Булгарин говорил по-русски быстро, но не очень чисто, с сильным восточным акцентом. Впрочем, все его хорошо понимали. А в особенности – сейчас – Митоха!
Павел, подогнав коня, усмехнулся – похоже, нашла коса на камень – и, махнув рукой, бросился вместе со своими людьми в погоню. Туда, куда указал булгарин – за вербы, за ивняки, за орешники.
У небольшой балки, густо поросшей колючими кустами терновника и малины – именно туда и вели следы беглецов – преследователи вынуждены были спешиться, ибо лошади уже начинали вязнуть в глубоком снегу.
– Микифор и вы двое – туда, – кивнув на белеющую слева от балки березовую рощицу, приказал боярин.
Проваливаясь по колено в снег, воины бросились исполнять приказание. Посмотрев им вслед, Ремезов махнул рукой направо:
– А ты, Неждан с остальными – к орешнику.
– Ивняком, господине, могут уйти, – нерешительно высказался оруженосец. – Может…
– Не стоит, – резко возразил Павел. – Я сам там посмотрю.
Оставшиеся воины, привязав коней, поспешили к орешнику. На светившее до того солнце наползла тучка, сначала небольшая, палевая, а потом и побольше – серая, похожая на расползшийся овсяный кисель. Стало заметно темней, повалил снег, густой и пушистый – что, несомненно, было на руку беглецам. Было бы на руку, если бы не опытные воины смоленской рати.
Оглянувшись по сторонам, молодой человек быстро зашагал по следам к терновнику, сделав вид, что именно там и намеревается поискать, затем пригнулся – у беглецов вполне могли быть с собой луки – и, рывком преодолев колючие заросли, спустился, точнее – съехал на пятой точке – в балку, тут же выхватив меч, ибо перед ним возникла в снежной мгле темная фигура с саблей!
Удар! Звон… Павел вскочил на ноги, умело отразив натиск, и сам перешел в атаку – ударил один раз, другой… Потом уклонился, притворно отпрянул назад и, улучив благоприятный момент, ловко выбил саблю из рук неведомого врага. Тот на мгновенье опешил – сразу видно, не профессионал, не воин – и Ремезов тотчас же приставил острие меча к груди соперника, не защищенной ничем, кроме синего кафтанчика куцего немецкого покроя, какие обычно носили купцы или менеджеры средней руки – приказчики.