Отец ушел за мамой, а брат говорил, что уходит к ним, а я остался, потому что был слишком мал, чтобы верить в радужный круг, где исполняются просьбы. В такое можно поверить, когда больше верить не во что, и делать больше нечего, и ничего не осталось, а у меня осталась ферма, мамина ферма, и если бы не молчаливый улыбчивый Хосита...
- Чего ты хочешь от жизни, Хо?
- Ничего, хозяин.
- Совсем?..
Так же спокойно он оправился вскапывать Бакстеровский огород, после того, как Большой Бен ввалился к нам во двор и принялся орать, тыча мне в нос перья своего ободранного Джонни. Брамапутра спрятался в курятник и клюва оттуда не показывал до вечера, я старался не отходить от валявшейся у забора лопаты, а Хосита поклонился багровому Бену, и потом вскопал ему весь огород. Почти весь. Особо нежные ростки спаржи он окапывал руками, тыча в землю растопыренными пальцами и разминая каждый комочек, точно как наш Брамапутра в поисках червя.
Бен постоял над ним, подумал и пнул землю носком ботинка. После недельной жары все высохло и растрескалось, так что Бен попрыгал на одной ноге, после притащил мотыгу и отправил японца домой. Бакстеровский пацан, шалопай и ябеда, завопил что-то вслед про узкоглазых бабуинов, но папаша неожиданно отвесил ему хорошую затрещину и долго провожал взглядом подпрыгивающую походку дарового работника.
Я наблюдал за происходящим в щель изгороди, через которую и протиснулся к нам злосчастный Джонни, потерявший хвост и самолюбие, а Хосита тут же по возвращении поволок корм своему обожаемому петуху, после чего они на пару с час плясали у сараев, размахивая согнутыми руками и крыльями и задирая ноги пяткой наружу. Я думаю, Хо не отказался бы от Брамапутриных шпор, без которых его костлявые пятки выглядели голыми и нелепыми.
Наверное, то же самое подумал охотник Аллан и трое приезжих, подрядивших Аллана отвести их в заросли. По деревне прошел слух, что гости собираются в Сальферну, но зная норов або и их отношение к любопытным чужакам - зная и не желая портить налаженных отношений, все засовывали язык куда положено и помалкивали.
Вся эта компания торчала у нашего забора, находясь в состоянии крайнего веселья, потом один из чужих вытер слезящиеся глаза и кинул Хосите монету. Тот поднял ее, сдул пыль и вернул владельцу.
- Ты не хочешь денег? - удивился приезжий.
- Нет, господин.
- Чего же ты тогда хочешь?
- Ничего, господин.
- Совсем?..
Хосита улыбнулся. Приезжие переглянулись и двинулись дальше, что-то разъясняя мерно шагающему невозмутимому Аллану.
Самый толстый стал крутить у виска сосискообразным пальцем и заработал себе врага в моем лице. Все-таки японец был моим работником... или моим другом? Если только работник может работать бесплатно, а друг молчать неделями и годиться тебе в отцы. Они ничего не смыслили в жизни, эти приезжие, и они уходили в Сальферну, уходили, надеясь вернуться, и поэтому ничего не смыслили в жизни. Отец шел за мамой, брат - за ними, или за чем-то своим, непроизнесенным, а они шли из своей, городской корысти, и очень многого хотели от жизни, ничего в ней не понимая, и боялись або.
А я не боялся и, войдя в дом, сказал улыбающемуся японцу, сидящему на поношенной пестрой циновке: "Хо, завтра я ухожу в Сальферну. Аллан проведет веселых приезжих, а я пройду за ними. Хо, мне пора, наверное."
- Да, хозяин, - кивнул Хосита и сунул в котомку коричневую пористую чашку. Я понял его жест.
- Хо, я знаю, за чем иду. Или делаю вид, что знаю. А зачем идти тебе? Чего ждешь от Сальферны ты?
- Ничего, хозяин.
- Тогда зачем?!.
Он улыбнулся, привычно вздергивая верхнюю губу. Он был совсем неправильный японец.
Ночью пошел дождь, и мне опять приснился мой сон.