Линия горизонта еле заметно изгибалась по окружности, концами сужаясь к центру. Это говорило об одном: Земля уменьшается в размерах. Если так пойдёт и дальше, то вскоре линия закруглится и оба её конца вскоре встретятся в южной точке земного шара, сомкнутся, обозначив шарообразную форму планеты – Земля предстанет передо мной в полном размере. Осознание этого меня и сковало от страха. Покинуть НОО (Низкую Околоземную Орбиту) и оказаться на уровне орбит GPS, откуда вернуться будет очень сложно, – такое положение дел меня никак не устраивало. Я понял, что обречён, и в первый раз потерял сознание. На сколько по времени, не помню.
Очнулся от удара головой о край панели управления. Поплыл (или полетел, как больше нравится) к смотровому панорамному окну, который располагается в бытовом отсеке. Окно выступает над корпусом полусферой, с радиусом обзора 360°, оттуда хорошо просматривается сторона, обращённая к Земле и корма – хвостовая часть. Но лучше бы я туда не смотрел. Увиденное повергло меня и в ужас и в отчаяние.
Вопреки здравому смыслу, из сопла хвостом кометы вырывался жёлто-оранжевый столп пламени – основной двигатель, который должен был сброшен, как ни в чём не бывало работал, а значит, корабль продолжал взлёт. Не трудно было догадаться, что моя посудина работает не на жидком топливе: оно бы давно закончилось. Мне не хотелось верить (это сейчас уже свыкся с этим), но я подумал о ядерном двигателе. Их испытания проводились и раньше, и это уже давно не новость. Пару лет назад делали пробные запуски с ЯРД (ядерный ракетный двигатель), но только без экипажей на борту. Эти движки планировалось применять в будущих космических программах, в особенности для миссии «Андромеда – 1», намеченной на 2070 год, когда впервые в истории космонавтики пилотируемый корабль будет двигаться с помощью ядерного топлива, имея в запасе ещё и вспомогательные ионные. Но о применении подобного двигателя во время моего полёта речи никакой не велось. Но если это так, и двигатель работает на ядерном синтезе, то остановить мне его не удастся никак. И никогда. И это есть самое страшное, что я испытал – и до сих пор испытываю – в своей недолгой жизни.
Мне в этой железке мне предстоит болтаться по космосу вечность.
Насторожил меня и сам корабль своими размерами, да так, что у меня закралось сомнение: а не перепутал ли я ракеты на стартовой площадке, как авто на парковке возле супермаркета? В свой ли сел корабль? Или я что-то пропустил во время подготовки? Это был не просто огромных размеров космический аппарат, – это был небоскрёб. Я же точно помню, что мы с дублёром изучали строение совсем другого корабля, намного меньшего по размерам, чем этот, на котором должен был я лететь. Может что поменялось непосредственно перед стартом: обнаружили, например, неисправность какую, потому и заменили. Но это же полный бред! И чепуха даже не в том, что я мог не заметить подобной подмены, а в том, что при такой внештатной ситуации не поставить в известность самого пилота – это абсурд! Хотя, признаться, во время транспортировки на стартовую площадку мне мало что было видно через шлем скафандра. К тому же, весь последний путь – от помещения, где меня проверяли медики и где меня запихивали в тяжёлый костюм – до самой кабины проложен через тоннели и шахту лифта, который доставил меня прямо ко входу в капсулу. Увидеть мир, то бишь стартовую площадку, я мог только через пятидюймовую щель на пороге между шлюзом и площадкой лифта, и то, если бы задержался на пару секунд. Но провожатый, или конвоир, не позволит тебе расслабиться, а ощутимо подтолкнёт в спину, подгоняя: времени на экскурсии при таких мероприятиях, поверьте, нет.
Я снова вернулся к пульту управления и попробовал ещё раз отключить двигатель, но ничего не получилось: тумблер просто издавал щелчки, никак не реагируя на команду; кнопка аварийного отключения также не срабатывала. И хотя показатели всех систем были в норме, явно имелась неисправность. В общем, мне не удалось остановить ракету и воспользоваться вспомогательными двигателями, чтобы изменить траекторию и развернуться. Я возвратился к иллюминатору и всё остальное время пассивно смотрел вниз.
Сутки или двое, не умолкая ни на секунду, хрипела рация, повторяя моё имя. Она сильно раздражала, и я её разбил. Мне казалось, что они там, в Центре, издеваются надо мной, пользуются моим несчастным положением, требуя переслать какие-то показания приборов. Они не пытались меня успокоить и обнадёжить, что-то подсказать и хоть как-то помочь. Хотел было им ответить, но обратная связь не работала: меня они не слышали.
«Харди, Харди, прекрати пялиться в окно и хныкать! Возьми себя в руки! Соберись и продолжи работу. Даже если ты обречён, ты останешься в памяти землян героем. Вытри сопли. Ты должен продолжить работу ради людей, семьи, ради науки, ради будущего космонавтики… Харди, возьми себя в…» – я с корнем вырвал провода передатчика, микрофоном разбил монитор, обесточил и поломал компьютер: основной бортовой компьютер, – тем самым навсегда уничтожив единственную связь с Землёй.
Меня съедала обида. Я злился на всех: на планету, на её жалких людишек, на всех сотрудников космического агентства. Особенно на последних: им плевать, что я погибаю. Им важно одно: как можно больше выкачать информации, быстрее собрать последние данные работы всех систем корабля, выжать хоть какую-нибудь пользу из неудачного запуска «ради Америки и науки».
От злости и отчаяния я потерял самоконтроль и уверенность на спасение. Вернулся к иллюминатору и впал в апатию, и больше вообще ничего не делал. До сих пор даже не ел. Всё время пялюсь на Землю.
Иногда появляются проблески в сознании, и я надеюсь, что меня ещё спасут: до боли в глазах всматриваюсь в облака, – а вдруг за мной послали спасательный экипаж? В один момент мне даже показалось, как что-то блеснуло над облаками, какая-то искорка. Один раз. Я прождал шесть часов, не отрываясь глядел на это место, надеялся, что это был отблеск лучей заходящего солнца, отражённых от корпуса корабля, который спешит мне на помощь. Наверное, то была молния в небе… В ту секунду мне так захотелось увидеть её над собой, стоя под дождём во дворе своего дома. Потом долго плакал, но без слёз – слёзы к тому времени кончились, – и уснул, так никого не дождавшись.
1 февраля.
Земля красивая. Зрелище завораживающее. Она, оказывается, небольшая.
Однажды я нашёл Дэлавер, родной Довер, знакомые взлётные полосы своей авиабазы, южнее – разглядел район Довер Бейс Хаузинг, Рейнтри-стрит, а потом увидел двор и синюю крышу своего дома. Представляете? Это с высоты 200, примерно, миль! А потом появилась белая пелена облачности, и я потерял из виду родные места.
Говорят, что такое иногда происходит с астронавтами, и они видят даже людей. Психиатры считают, что это обычные галлюцинации: мы видим то, что хотим видеть.
Я ничего не делаю. Постоянно прислушиваюсь к шуму двигателя, жду, когда он заглохнет. Смотрю в окно и… плачу. И мне не стыдно в этом признаваться: всё равно мои сопли никто не прочтёт.
Ничего не ем, но голода не ощущаю. Организм как отключился. Ещё как в первые часы помочился в скафандре, так больше в туалет не ходил. Впрочем, я же несколько суток ничего не ел и не пил. В голове каша из мыслей и картин прошлого… И будущего. Ко всему апатия. Хочется, чтобы поскорее прекратился весь этот кошмар. Ловлю себя на том, что часто поглядываю на столовый нож. Но желание убить себя подавляю журналом. Когда пишу – чуточку легче. Странно, конечно, зачем и, главное, ради чего? Наверное включается защитная реакция организма, подавляющая самоуничтожение, хоты очевидно, что никакого смысла продолжать жить у меня уже нет.
Господи…
Где ты?
(позже)
Смотрел на планету, на её завораживающую красоту. Я там родился и вырос, там мой дом, моя семья, друзья, работа и голубое-голубое небо. Она для меня сейчас является и надеждой на спасение, и убежищем, и защитой, и единственным безопасным местом во всей этой бескрайней вселенной. Теперь я отношусь к ней с такой безраздельной любовью, чувства которой там, внизу, так сильно никогда не испытывал. Когда мы на её поверхности, эти чувства так тонко не проявляются. Там мы уверены, что она рядом и никуда от нас не денется. Даже погибая, не теряем её навсегда, а вечным прахом остаёмся в её недрах. Нам это привычно, и мы не задумываемся над иным исходом, потому как никто и никогда не покидал намеренно Землю, чтобы умереть в другом месте. Закончить жизнь и быть похороненным на своей планете: ни это ли счастье? О, как я это понимаю. Но мы не ценим этого единения. Ведь она и мы – одно целое. Если бы вы знали, как это прекрасно: жить и умереть на Земле.