Он прибил к ней с одной стороны оленьи рога и удалился в свой домишко до конца охоты. А потом собрал со старой сикоморы урожай свинца. Бывали сезоны, когда ему удавалось пожинать фунтов по пятьдесят-шестьдесят. Не бог весть какое было богатство, но все-таки заработок. Года через два, после того как сикомору окончательно изрешетили пулями, Ли положил на то место четыре кулька с песком и к ним приделал те же рога. Собирать урожай свинца стало еще легче. Если бы кульков было не четыре, а все пятьдесят, Ли нажил бы целое состояние, но, как человек скромный, он не стремился к массовому производству.
Штату Мэн, казалось, не будет конца. Такое же чувство, вероятно, было у нашего полярного исследователя Пири, когда он шел и шел, думая, что приближается к Северному полюсу. Но мне хотелось повидать Арустукский округ, большой округ в северной части Мэна. В Америке есть три обширных района, где выращивают картофель, – Айдахо, Саффолкский округ на Лонг-Айленде и Арустук в штате Мэн. Я много всего наслышался об Арустукском округе, но таких, кто бы побывал там, никогда не встречал. Мне говорили, что картофель в Арустуке собирают после копки французы – жители Канады и что они толпами пересекают границу во время уборки урожая. Мой путь лежал сквозь бесконечные леса, мимо множества еще не замерзших озер. Я старался по мере возможности выбирать узкие лесные дороги, а на них особенной скорости не разовьешь. Температура поднималась, зарядили дожди, и леса горько плакали. Чарли у меня не успевал просохнуть, и от него так несло, будто он заплесневел. Небеса были цвета мокрого алюминия, и солнце даже не проглядывало сквозь этот полупрозрачный щит, так что я почти не мог ориентироваться. Извилистая дорога могла уводить меня и на восток, и на запад, и на юг вместо севера. Эти старые басни насчет того, что мох будто бы растет на деревьях с северной стороны ствола, подводили меня, когда я был еще бойскаутом. Мох растет там, где тень, а затененной может быть любая сторона. Я решил купить компас в ближайшем же городе, но никаких «ближайших» городов на этих дорогах и в помине не было. На землю спускалась темнота, дождь барабанил по стальной крыше кабины, и скребки на ветровом стекле обливались слезами, описывая полукруг за полукругом. Высокие темные деревья с двух сторон надвигались на щебенку. Казалось, прошли долгие часы с тех пор, как мне встретилась последняя машина или хоть придорожная лавка, хоть дом, ибо эти места снова отдались во власть лесов. Чувство одиночества охватило меня – одиночества такого безысходного, что оно нагоняло страх. Чарли, мокрый, дрожащий, свернулся в своем уголке рядом со мной, предоставив меня самому себе. Я остановил Росинанта, не доезжая бетонного моста, но так и не мог выровнять его на покатой обочине.
Даже в домике у меня было неуютно и сыро. Я вывернул газовую горелку до отказа, зажег керосиновую лампу и две конфорки на плите, чтобы хоть как-нибудь рассеять чувство одиночества. По металлической крыше Росинанта стучал дождь. Что я ни доставал из своих припасов, все казалось мне несъедобным. Стало совсем темно, и деревья еще ближе подступили к машине. Сквозь дробный стук дождя мне слышались какие-то голоса, точно где-то за сценой гудели и глухо роптали людские толпы. Чарли было явно не по себе. Он не взлаивал, но то и дело принимался ворчать и тревожно поскуливать, что на него совсем не похоже, и отказался от ужина и не притронулся к воде это он-то, который должен ежедневно выпивать количество жидкости, равное его весу, чтобы восполнить ее расход! Я окончательно покорился тоске, сделал себе два сэндвича с арахисовым маслом, лег в постель и принялся за письма, оделяя своим одиночеством всех, к кому адресовался.