- Он осекся, прежде чем успел закончить свою мысль. Нахлынувшая из глубины души волна раздражительности, невысказанные страхи - все это вкупе свело на нет его попытки прийти в сильный гнев. Человека в положении Скотта, под гнетом непроходящего ужаса, самообладание посещает не надолго; придет на мгновенье-другое и вновь покинет.
- Ты знаешь, как я переживаю, - сказала Лу.
- Конечно, знаю, - ответил Скотт. - Однако тебе не приходится платить по счетам.
- Ну вот, я же говорила, что ты сразу начнешь думать о работе.
- Бессмысленно спорить об этом. То, что ты работаешь, положения не спасет, а мы совершенно погрязнем в долгах. - Он устало вздохнул. - В конце концов, какая разница? Они все равно ничего не нашли.
- Скотт, твой доктор сказал, что, возможно, для этого понадобятся целые месяцы! Врачи из-за тебя не успели даже закончить обследование. Как ты можешь...
- А что, они считают, я должен делать? - выпалил Скотт. - По-прежнему позволять им забавляться с собой? Да ты ведь не была там, ты ничего не знаешь. Они же со мной, как дети малые с новой игрушкой! Уменьшающийся человек, Боже всесильный, уменьшающийся... Да у них при виде меня глаза загораются, как... Да что там! Ничего, кроме моего "невероятного катаболизма", их не интересует.
- Все это, по-моему, пустяки, - спокойно возразила Лу. - Они же одни из лучших в стране врачей.
- И одни из самых дорогих, - в пику жене заметил Скотт. - Если я их так чертовски заинтересовал, почему же они не позаботились о предоставлении мне права на бесплатное обследование? У одного из них я даже спросил об этом. Ты бы видела, - он взглянул на меня, будто я посягнул на честь его матери.
Лу молчала. От прерывистого дыхания ее грудь вздрагивала.
- Я устал обследоваться, - продолжал Скотт, не желая вновь погрузиться в неуютную отчужденность молчания. - Я устал от исследований обмена веществ и анализов на содержание протеина; видеть не могу радиоактивный йод и воду с барием. Я сходил с ума от рентгеновских снимков, всех этих лейкоцитов и эритроцитов, и от того, что на шее, как украшение, у меня висел счетчик Гейгера. Боже, по тысяче раз на дню в меня тыкали градусником. Ты не представляешь себе, что это такое. Это хуже инквизиторской пытки. А проку? Ни черта. Они же не нашли ни шиша. Да и никогда ничего не найдут. И за все это, спасибочки, я еще должен им тысячи долларов. Да я...
Скотт откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Гнев, вызванный сравнительным пустяком, не только не дал желаемой разрядки, но и еще больше распалил.
- Они не успели закончить обследование, Скотт.
- А счета? Как быть с ними? Ты об этом подумала?
- Я думаю о твоем здоровье, - ответила Лу.
- А кто же из нас раньше постоянно дергался из-за того, что не хватало денег?
- Ты несправедлив ко мне.
- Неужели? Хорошо, ну, для начала, с чего это мы бросили Калифорнию и приехали сюда? Из-за меня? Это я, что ли, решил, что мне надо обязательно войти в дело Марти? Да мне и на старом месте было хорошо. Я не... - Скотт прерывисто вздохнул. - Забудь все, что я сказал. Извини меня, пожалуйста. И все же я не собираюсь возвращаться в Центр.
- Скотт, ты раздражен, тебя задели. Поэтому-то ты и не хочешь...
- Я не поеду обратно, потому что это бессмысленно, - отрезал он.
Несколько миль они проехали в молчании. Затем Лу сказала:
- Скотт, неужели ты действительно думаешь, что я могла деньги ставить выше твоего здоровья?
Он не ответил.
- Неужели?
- Что говорить об этом, - тихо промолвил Скотт.
Утром следующего дня, в субботу, Скотт получил целую пачку бланков из страховой компании; разорвал их на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину. Затем, полный печальных, тягостных мыслей, вышел из дома. Во время долгой прогулки он думал о Боге, создавшем небо и землю в семь дней.
Каждый день Скотт уменьшался на одну седьмую дюйма.