Андрей быстро сделал обход в реанимационной палате и остался доволен тем, как шли дела у его выздоравливающих пациентов. А после он сидел в ординаторской и делал записи в карточки.
В дверь постучали.
– Войдите, – буркнул он, не поднимая головы от записей.
Но в кабинет никто не входил.
– Да, входите же, – раздраженно добавил он и вышел из-за стола.
Андрей быстро распахнул дверь и немного растерялся. На пороге стояла его недавняя знакомая Варвара Семеновна Бронш. В этот раз чиновница была одета в темно-синее крепдешиновое платье, отороченное изысканным белым кружевом. Возле горла красовался белый ажурный бант. На черных гофрированных волосах сидела элегантная маленькая шляпка, также белого цвета. Былыми были и новомодные туфли, и маленькая сумочка, и длинные перчатки. Чиновница казалась дивой, сошедшей с обложки парижского журнала мод.
– Андрей Николаевич, ну что же вы? – проворковала чиновница. – Я вас жду возле входа уже больше двадцати минут.
– Ах, да, – спохватился он. – Простите, Варвара Семеновна, я несколько заработался.
– Прощаю, – она прошла в ординаторскую, изящно села напротив и закинула ногу на ногу. – Прощаю, мой дорогой. Как я могу вас не простить?
– Сейчас я соберу бумаги и буду готов, – Андрей старался не смотреть в ее сторону.
– Ну, хорошо. Я жду вас в машине.
Когда он вышел на улицу, то буквально ослеп от глянца и роскоши новенького темно-синего Mercedes-Knight, стоящего напротив входа в больницу.
Стараясь не спешить, Андрей медленно подошел к машине. Задняя дверка распахнулась, и оттуда выглянула Варвара Семеновна.
– Андрей Николаевич, ну что же вы! Садитесь.
Он сел рядом с женщиной на заднее сидение машины. Мерседес взревел и, попыхивая, поехал по Садовому кольцу в сторону Арбата, а после выскочил на Можайское шоссе. Они двигались в поселок Переделкино.
– Андрей Николаевич, пока мы в дороге, я хочу прояснить для себя некоторые моменты, а заодно и ввести вас в курс дела. Итак, – она обворожительно улыбнулась.
– Я слушаю вас внимательно, – твердо произнес Андрей, рассматривая быстробегущие улицы за окном машины.
– Андрей Николаевич, – вкрадчиво начала Варвара Семеновна, положив узкую смуглую ладонь ему на колено. После чего Андрей удивленно посмотрел на чиновницу. Но руку не убрал. В конце концов, он умел вести себя с дамами, и если дама сама… то… – Андрей Николаевич, – продолжила чиновница, насладившись произведенным эффектом. – Я полагаю, что раз судьба закинула вас в ряды общества «Долой стыд», к самому Радеку, стало быть, вы вполне знакомы с идеями натуризма.
Андрей кивнул.
– А раз так, то вас никак нельзя назвать ханжой. Не только назвать, но и помыслить даже о подобном отклонении.
– Вы угадали, Варвара Семеновна, я далеко не ханжа и вполне знаком с идеями натуризма.
– Я сразу поняла, что не ошиблась в вас. Отчего меня так и тянет нарисовать ваш портрет. В качестве кого вы бы предпочли, чтобы я изобразила вас на холсте?
– В каком смысле?
– О, я люблю изображать свою натуру в разных исторических реалиях. Я, например, могу изобразить вас Гераклом или Самсоном.
– Ну, это уж слишком. Я хоть и подтянут, но не атлет.
– О, это несложно исправить.
– Накачать мне огромные бицепсы? – насмешливо произнес Андрей.
– Нет, что вы, – она засмеялась, красиво обнажив зубы. – Исправить прямо на холсте. Пририсовать желаемое.
– Нет, благодарю. Я за правду жизни, – сухо ответил Андрей и вновь отвернулся.
– У, какой вы серьезный и принципиальный… Таким вы мне еще больше нравитесь. Тогда… Тогда я могу вас изобразить, например, в роли турецкого султана, в гареме. И знаете, мне легко организовать всю массовку для данной композиции. Роль султана вам подходит?
– Вполне! – неожиданно для себя хмыкнул Андрей и рассмеялся.
– Я знала. Знала… Мне вообще кажется, что я вас чувствую очень глубоко. Вы не находите, что мы с вами очень похожи?
– В чем, например? – Андрей вызывающе засунул руки в карманы летних брюк.
– Ну, во-первых, мы оба питаемся плодами. Во-вторых, мы оба – не ханжи, и, в-третьих, мы оба творческие натуры.
– Я ремесленник, – обронил Андрей.
– Не прибедняйтесь, Андрей Николаевич. Хороший хирург не имеет права не быть творческой личностью. Если бы это было иначе, то слава о ваших волшебных руках не шла бы по всей Москве. Я слышала, что вы принимаете людей и как костоправ, остеопат и мануальщик. Вправляете позвоночник. О, это вообще очень редкая и ценная специальность. Вы знаете, один мой знакомый художник страдал болями в позвоночнике, и ему посоветовали обраться к Герберту Аткинсону Баркеру. Вы слышали о нем?
– Да, – кивнул Андрей. – Но он же живет в Англии.
– Именно. Мой друг и ездил к нему в Лондон. И, представляете, доктор буквально возродил его – боли отступили.
– Да, так бывает.
– Вот и вы! Это же очень ценно в наше время. Я только чуточку удивлена, отчего вы не занимаете высокую должность? И не делаете себе карьеру? Тем паче сейчас, когда на базе Странноприимного дома разместился один из корпусов института скорой помощи имени Склифосовского.
– Именно по вышеозначенной причине и не делаю.
– Почему?
– Потому, что я неплохой хирург и костоправ. А любая общественная работа и лишние регалии лишь тешат бесов самолюбия и отвлекают собственно от самой работы.
– Вы… Вы… Просто… У меня нет слов! Теперь я точно влюблена в вас.
– Я женатый человек, Варвара Семеновна.
– Оу, и он мне только что говорил о том, что не ханжа. Что с вами, Андрей Николаевич? Причем тут ваша семья, дети, супруга и ваша личная свобода? Я полагаю, что вас трудно удержать в каких-то моральных рамках. Моральные рамки созданы для идиотов и плебеев. Для пролетариата, – понизив голос, произнесла она.
Он вновь усмехнулся.
«Эк, тебя понесло, милая барышня, – подумал он. – Так ты, бог знает, до чего можешь договориться. Пролетариат – тебе не брат. Жаль, что тебя сейчас не слышат твои партейные товарищи. Слишком много болтаете, госпожа художница…»
Но вслух он ничего не произнес, а лишь слегка улыбнулся.
– Андрей Николаевич, если позволите, то я продолжу. Я сама – человек весьма раскрепощенный. И далека от всяких условностей. Я увлекающийся человек. Я люблю не только живопись, но и литературу, поэзию, музыку. У меня на даче часто играют симфонический или джазовый оркестры. И вальсируют обнаженные пары.
– Даже так?
– Да… А сегодня вечером как раз музыканты и приедут.
– Музыканты у вас тоже обнажены?
– Нет, музыканты у нас, как и положено, во фраках. Обнажены у нас лишь юные девушки. Есть и несколько юношей. Остальные гости раздеваются по желанию. В моем поместье есть озеро и отличный пляж. Именно там все гости чаще всего и бывают обнажены, как в Серебряном бору, у Радека. Часть из них облачается в костюмы к торжественной части или банкету. Часть так и остаются – голышом.
– Позвольте спросить, а кто же все эти обнаженные девушки? Они, часом, не проститутки?
– Нет, что вы! Как вы могли подумать? Проституция в нашей стране давно уничтожена.
– Ой, ли? – хмыкнул Андрей.
– Ну, почти уничтожена. А все эти девушки и юноши – они обычные комсомольцы. Причем, членство в рядах комсомола у нас обязательное условие. В своей обычной жизни они передовики производства – знатные ткачихи, птичницы, поварихи. Да, много кто. Есть у нас и юноши – сталевары. А раздеваются они все лишь по доброй воле, потому, что молоды, красивы, здоровы. И им не к чему стесняться своих тел.
– О, эти речи о пользе наготы и ее моральных оправданиях я слышал уже у Радека и его активистки Зоеньки.
– Ах, Зоенька? – Бронш хищно улыбнулась – Эта глупышка сходит с ума от Радека. Влюблена в него как кошка. А он ее игнорирует, – с деланным сожалением произнесла Варвара Семеновна. – А что может быть хуже для женщины, чем безответность?
– О, есть много чего хуже для женщины, – жестко возразил Андрей.