Так что же приснилось… Квартира. Наша. Я на кухне. Разогреваю жратву. С мыслью, что сейчас вместе с братом ее и схомячим. Помню очень-очень отчетливо эту мысль. Спиной ощущаю, что сам он сидит за столом у меня за спиной. Но не оборачиваюсь. Чувствую. Сон. Мешаю я, значит, что-то в сковородке, чувствую брата за спиной, чувствую готово, чувствую пора, поворачиваюсь… А брата нет. Но я не один. Передо мной за нашим кухонным столом сидит Спаситель и улыбается… нехорошо так. Хотя, если честно, я уже, по-моему, писал про нехорошие улыбки, вернее упоминал их, и дело вот в чем, я не уверен, что правильно интерпретирую данное проявление эмоций. В общем, любая взрослая улыбка для меня – нехорошая. Не знаю почему. Может быть это какая-то детская психологическая травма, может быть еще что-то или просто эхо из того же бессознательного. Просто дело в том, что я не люблю взрослые улыбки. Не смех или усмешки, а именно улыбки, причем растянутые в беззубые формы. Именно такие улыбки для меня всегда «нехорошие». Повторюсь, не знаю почему. Если читаете это, и если имеете знакомого психиатра, спросите у него, может быть многое станет более понятно обо мне или вообще объяснит все, и вы со спокойной душой закроете эту тетрадь и больше о ней никогда не вспомните, или сожжете ее к чертовой матери, или… мне все равно. Делайте, что хотите. Я не люблю, когда взрослые улыбаются. Все. И вот он сидел и улыбался. Как по мне, так еще более нехорошо, чем я смог описать. Я застыл в немом вопросе. Застыл во сне. Просыпаться не думал, так как, по сути, мне ничего не угрожало, то есть страху взяться было неоткуда (пока), вот я и продолжил просмотр.
«Привет», – сказал Спаситель. «Привет», – ответил я. Несколько секунд мы молчали, изучая друг друга. Я держал сковородку (удивительно, но я чувствовал жар, идущий от нее), Спаситель крутил в руках пустую тарелку, которая предназначалась для брата. Нужное пояснение. У нас нет тарелок моей или его, как нет ни маминой, ни папиной. Во сне я увидел две тарелки: одна стояла на столе с ближайшей ко мне стороны из чего я сделал вывод, что она моя, а вторая была в руках у Спасителя, так как его присутствие было для меня неожиданным, а еду точно готовил для нас братом, следовательно, вторая тарелка, конечно же, братская. Пытаюсь анализировать все и по максимуму. «Как концерт, понравился?», – вновь заговорил Спаситель. «Да, понравился. Спасибо. Есть будете?», – ответил и спросил я. «Не это», – сказал Спаситель, кивнув в сторону сковородки в моих руках. Я хотел было уточнить, что за херню он несет, но не успел. Незваный встал, не выпуская из рук тарелки, вышел из кухни. Я услышал, как открылась дверь в родительскую, и далее я услышал, как открывается дверь в нашу с братом комнату… «Что за бред?», – даже во сне именно это первое, что просвистело, словно пуля, у виска. Я бросил сковородку в раковину (почему?) и ринулся за ним, крича на ходу «Эй, что за дела? Вы куда это пошли?». Я вбежал в родительскую проходную, и увидел, как закрывается дверь в нашу комнату. Я ощутил что-то схожее с тем, когда в метро ты спокойно спускаешься, а потому вдруг видишь, что поезд уже стоит на платформе и вот-вот тронется в путь, и ты решаешь успеть на него и словно спринтер срываешься с места, и когда уже казалось бы все в порядке – ты успеваешь, перед твоим лицом захлопываются двери вагона… Но я все увидел раньше, я сразу увидел закрывшуюся дверь, тем не менее, я бросился к ней, имея все основания для этого. Во-первых, это не метро, дверь никуда не уедет, во-вторых, там мой брат, а непонятно кто и с непонятно какими намерениями только что вошел в нашу комнату, закрыв за собой дверь, ну и в-третьих, это сон и от меня там ничего не зависит. Бросился, значит, таков уж был сценарий.
Итак, я оказался у двери. Потянул за ручку… Вновь нужны пояснения. Ручки на дверях в нашей квартире отдельная гордость моих родителей – это я так думаю, потому что сколько помню себя, они всегда были именно такими – голова льва с кольцом, которое этот самый лев как бы сжимает своими челюстями. Я потянул за кольцо. И… Это я знал. Это было очевидно даже для сна. Дверь не поддавалась. Я принялся орать и стучать по ней как сумасшедший, но ничего не происходило. А потом завопил брат! Черт подери, я слышал, как он орет в этой проклятой, нашей проклятой, комнате и ничего. Даже до себя самого я не мог докричаться, чтобы попросту вынырнуть из этого кошмара. Я снова схватился за ручку и потянул на себя. На это раз мне показалось, что дверь поддалась, но уже в следующую секунду я почувствовал острую боль… кисть левой руки словно облили расплавленным свинцом (я знаю о чем говорю – капнули как-то, когда что-то выплавляли на улице, удовольствие, скажу я вам, ниже среднего). Я отдернул руку… Ага, щас. Если бы это было возможно. Не получилось. Что-то держало меня за кисть, за пальцы! Я посмотрел в этом направлении и… сейчас уже точно можно было просыпаться, но снова сон держал меня в себе, не желая ни слушать, ни верить, ни… Голова льва, дверная ручка… Металлическая голова вгрызалась в мою руку, и, судя по всему, пальцы пересчитывать уже было бессмысленно. Кровь ручьем лилась на пол, а окровавленная львиная морда лишь сильнее сжимала свои металлические челюсти. И еще эти глаза. Я видел на этой башке размером с кулак, маленькие пылающие какой-то невыразимой злобой, оранжевые глазки. Из пасти лилась кровь, а из этих темных, похожих на янтарь, бусинок – злоба… и ненависть. А еще эти боль и страх! Мне действительно было очень больно. И страшно… Но не за себя. За брата! Тот же страх, что и на водохранилище. Сидит, значит, где-то внутри башки. Сидит тихо-тихо. И лишь в такие вот ночи, вдруг набирается наглости и выкидывает такие вот фокусы. Я снова попытался выдернуть руку, и мне это удалось. Мало того, тут же и отворилась, именно отворилась, потому как произошло это кинематографически медленно, дверь в нашу комнату. Страх вновь полоснул меня своими лезвиями, чертов Фредди Крюгер! И стало тихо. Не знаю, есть ли во сне понятия «громко» или «тихо», и озвучены ли сны в принципе? Или это все как-то додумывается уже после? Понятия не имею. Вот только-только написал, что брат кричал, а теперь уже и сам не уверен слышал ли я это во сне или мне только казалось, что слышал. Как в темноте, что-то видишь, на основе этого что-то додумываешь, а что это на самом деле можно понять лишь включив свет. И это ни в каком-то новом чужом месте, а в своей собственной комнате. При свете ты все знаешь, все-все, что она содержит, чем наполнена, а в темноте уже все иначе – ты уже ничего не знаешь, ничего не помнишь, только додумываешь… Вот и во сне, я стоял и додумывал, додумывал, что может быть там, если я сейчас загляну в нашу комнату. Я стоял и боялся распахнуть дверь полностью. Стоял, смотрел, а потом потянул на себя дверь, схватившись здоровой рукой за ее боковину – к чертям собачьим такие ручки, и шагнул в проем.
Спаситель сидел на моей кровати. В левой руке он сжимал тут самую тарелку, которая еще несколько секунд назад, если во сне можно фигурировать временными отрезками реального времени, стояла на нашем кухонном столе и предназначалась для брата. Правой рукой он водил по тарелке, словно что-то рисуя, сжимая в пальцах небольшой кусочек… мяса? Это действительно был кусок чей-то плоти? Брат спал на своем месте, я понял это сразу (мне не пришлось ловить взглядом его дыхание), потому что тот дернулся и перевернулся на другой бок. Сделано это было настолько естественно, что не могло быть никаких сомнений – с ним все в порядке, дрыхнет и в ус не дует, а я тут разбирайся со всем этим бредом. А главное, ни проснуться, ни разобраться, видимо, не представлялось возможным. Про руку я уже не вспоминал, про крики тоже, наверное, дальнейший сценарий сна уже не содержал ничего с этим связанного, и можно было просто считать это каким-то вымыслом и не более. Тем не менее, вид и само присутствие Спасителя, притом сидящего на моей кровати, мне не нравилось. Меня это, мягко говоря, шокировало. Но несмотря ни на что, я шагнул к нему и хотел было уже поинтересоваться, что он, вообще, здесь делает, в нашей квартире в принципе и в нашей комнате конкретно, но… Его рука замерла на тарелке. И он поднял на меня глаза.