- Я об этом думал, - признался я. - Иной раз я тешил душу мыслью о преступлении, насилии или убийстве, или о том и о другом зараз, но я убедился, что не способен на это. Графиня - очаровательное чудовище, она будет умолять о помиловании, а ведь не всякий из нас Отелло.
- Она такая же, как все женщины, которые нам недоступны, - прервал меня Растиньяк.
- Я схожу с ума! - вскричал я. - По временам я слышу, как безумие воет у меня в мозгу. Мысли мои - словно призраки: они танцуют предо мной, и я не могу их схватить. Я предпочту умереть, чем влачить такую жизнь. Поэтому я добросовестно ищу наилучшего средства прекратить эту борьбу. Дело уже не в Феодоре живой, в Феодоре из предместья Сент-Оноре, а в моей Феодоре, которая вот здесь! - сказал я, ударяя себя по лбу. - Какого ты мнения об опиуме?
- Что ты! Страшные мучения, - отвечал Растияьяк.
- А угарный газ?
- Гадость!
- А Сена?
- И сети и морг очень уж грязны.
- Выстрел из пистолета?
- Промахнешься и останешься уродом. Послушай, - сказал он, - как все молодые люди, я тоже когда-то думал о самоубийстве. Кто из нас к тридцати годам не убивал себя два-три раза? Однако я ничего лучше не нашел, как изнурить себя в наслаждениях. Погрузившись в глубочайший разгул, ты убьешь свою страсть... или самого себя. Невоздержанность, милый мой, - царица всех смертей. Разве не от нее исходит апоплексический удар? Апоплексия - это пистолетный выстрел без промаха. Оргии даруют нам все физические наслаждения: разве это не тот же опиум, только в мелкой монете? Принуждая нас пить сверх меры, кутеж вызывает нас на смертный бой. Разве бочка мальвазии герцога Кларенса <см. Комментарии в конце текста> не вкуснее, чем ил на дне Сены? И всякий раз, когда мы честно валимся под стол, не легкий ли это обморок от угара? А если нас подбирает патруль и мы вытягиваемся на холодных нарах в кордегардии, то разве тут не все удовольствия морга, минус вспученный, вздутый, синий, зеленый живот, плюс сознание кризиса? Ах, - продолжал он, - это длительное самоубийство не то, что смерть обанкротившегося бакалейщика! Лавочники опозорили реку, - они бросаются в воду, чтобы растрогать своих кредиторов. На твоем месте я постарался бы умереть изящно. Если хочешь создать новый вид смерти, сражайся на поединке с жизнью так, как я тебе говорил, - я буду твоим секундантом. Мне скучно, я разочарован. У эльзаски, которую мне предложили в жены, шесть пальцев на левой ноге, - я не могу жить с шестипалой женой! Про это узнают, я стану посмешищем. У нее только восемнадцать тысяч франков дохода, - состояние ее уменьшается, а число пальцев увеличивается. К черту!.. Будем вести безумную жизнь - может быть, случайно и найдем счастье!
Растиньяк увлек меня. От этого проекта повеяло слишком сильными соблазнами, он зажигал слишком много надежд - словом, краски его были слишком поэтичны, чтобы не пленить поэта.
- А деньги? - спросил я.
- У тебя же есть четыреста пятьдесят франков? - Да, но я должен портному, хозяйке...
- Ты платишь портному? Из тебя никогда ничего не выйдет, даже министра.
- Но что можно сделать с двадцатью луидорами?
- Играть на них. Я вздрогнул.
- Эх ты! - сказал он, заметив, что во мне заговорила щепетильность.
- Готов без оглядки принять систему рассеяния, как я это называю, а боишься зеленого сукна!
- Послушай, - заговорил я, - я обещал отцу: в игорный дом ни ногой.
И дело не только в том, что для меня это обещание свято, но на меня нападает неодолимое отвращение, когда я лишь прохожу мимо таких мест.