- Если бы я знала... - сказала она.
- Не договаривайте! - воскликнул я. - Пока я еще люблю достаточно сильно, чтобы убить вас...
Она схватилась было за шнур сонетки. Я рассмеялся.
- Звать не к чему, - продолжал я. - Я не помешаю вам мирно кончить дни свои. Убивать вас - значило бы плохо понимать голос ненависти! Не бойтесь насилия: я провел у вашей постели всю ночь и не...
- Как!.. - воскликнула она, покраснев. Но после первого движения, которым она была обязана стыдливости, свойственной каждой женщине, даже самой бесчувственной, она смерила меня презрительным взглядом и сказала:
- Вам, вероятно, было очень холодно!
- Вы думаете, для меня так драгоценна ваша красота? - сказал я, угадывая волновавшие ее мысли. - Ваше лицо для меня - обетование души, еще более прекрасной, чем ваше тело. Ведь мужчины, которые видят в женщине только женщину, каждый вечер могут покупать одалисок, достойных сераля, и за недорогую цену наслаждаться их ласками... Но я был честолюбив, сердце к сердцу хотел я жить с вами, а сердца-то у вас и нет! Теперь я это знаю. Я убил бы мужчину, которому вы отдались бы. Но нет, ведь его вы любили бы, смерть его, может быть, причинила бы вам горе... Как я страдаю! - вскричал я.
- Если подобное обещание способно вас утешить, - сказала она весело, - могу вас уверить, что я не буду принадлежать никому...
- Вы оскорбляете самого бога и будете за это наказаны! - прервал я.
- Придет день, когда вам станут невыносимы и шум и луч света; лежа на диване, осужденная жить как бы в могиле, вы почувствуете неслыханную боль.
Будете искать причину этой медленной беспощадной пытки, - вспомните тогда о горестях, которые вы столь щедро разбрасывали на своем пути! Посеяв всюду проклятия, взамен вы обретете ненависть. Мы собственные свои судьи, палачи на службе у справедливости, которая царит на земле и которая выше суда людского и ниже суда божьего.
- Ах, какая же я, наверно, злодейка, - со смехом сказала она, - что не полюбила вас! Но моя ли то вина? Да, я не люблю вас. Вы мужчина, этим все сказано. Я нахожу счастье в своем одиночестве, - к чему же менять свою свободу, если хотите, эгоистическую, на жизнь рабыни? Брак - таинство, в котором мы приобщаемся только к огорчениям. Да и дети - это скука. Разве я честно не предупреждала вас, каков мой характер? Зачем вы не удовольствовались моей дружбой? Я бы хотела иметь возможность исцелить те раны, которые я нанесла вам, не догадавшись подсчитать ваши экю. Я ценю величие ваших жертв, но ведь не чем иным, кроме любви, нельзя отплатить за ваше самопожертвование, за вашу деликатность, а я люблю вас так мало, что вся эта сцена мне неприятна - и только.
- Простите, я чувствую, как я смешон, - мягко сказал я, не в силах удержать слезы. - Я так люблю вас, - продолжал я, - что с наслаждением слушаю жестокие ваши слова. О, всей кровью своей готов я засвидетельствовать свою любовь!
- Все мужчины более или менее искусно произносят эти классические фразы, - возразила она, по-прежнему со смехом. - Но, по-видимому, очень трудно умереть у наших ног, ибо я всюду встречаю этих здравствующих покойников... Уже полночь, позвольте мне лечь спать.
- А через два часа вы воскликнете: "Боже мой! " - сказал я.
- Третьего дня... Да... - сказала она. - Я тогда подумала о своем маклере: я забыла ему сказать, чтобы пятипроцентную ренту он обменял на трехпроцентную, а ведь днем трехпроцентная упала.
В моих глазах сверкнула ярость. О, преступление иной раз может стать поэмой, я это понял! Пылкие объяснения были для нее привычны, и она, разумеется, уже забыла мои слова и слезы.