И тут злословие - единственное, чему современное общество еще способно верить, - приметалось к эпиграммам, к остроумным суждениям, к позвякиванию чашек и ложечек. Едкие остроты Растиньяка, не щадившего моих соперников, вызывали бешеный хохот.
- Господин де Растиньяк - человек, с которым не следует ссориться, - смеясь, сказала графиня.
- Пожалуй, - простодушно отвечал он. - Я всегда оказывался прав в своей ненависти... И в дружбе также, - прибавил он. - Враги полезны мне, быть может, не меньше друзей. Я специально изучал наш современный язык и те естественные ухищрения, которыми пользуются, чтобы на все нападать или все защищать. Министерское красноречие является достижением общества. Ваш приятель не умен, - вы говорите о его честности, его чистосердечии. Другой приятель выпустил в свет тяжеловесную работу - вы отдаете должное ее добросовестности; если книга плохо написана, вы хвалите ее за выраженные в ней идеи. Третий ни во что не верит, ежеминутно меняет свои взгляды, на него нельзя положиться, - что ж, зато он так мил, обаятелен, он очаровывает.
Если речь идет о ваших врагах - валите на них как на мертвых. Тут уж можете говорить совсем по-другому: сколь искусно оттеняли вы достоинства своих друзей, столь же ловко обнаруживайте недостатки врагов. Умело применять увеличительные или уменьшительные стекла при рассмотрении вопросов морали - значит владеть секретом светской беседы и искусством придворного. Обходиться без этого - значит сражаться безоружным с людьми, закованными в латы, как рыцари. А я употребляю эти стекла! Иной раз даже злоупотребляю ими.
Оттого-то меня и уважают - меня и моих друзей, - ибо, замечу кстати, и шпага моя стоит моего языка.
Один из наиболее пылких поклонников Феодоры, молодой человек, известный своей наглостью, которая служила ему средством выбиться в люди, поднял перчатку, столь презрительно брошенную Растиньяком. Заговорив обо мне, он стал преувеличенно хвалить мои таланты и меня самого. Этот вид злословия Растиньяк упустил из виду. Язвительно-похвальное слово ввело в заблуждение графиню, и она безжалостно принялась уничтожать меня; чтобы позабавить собеседников, она не пощадила моих тайн, моих притязаний, моих надежд.
- Это человек с будущим, - заметил Растиньяк - Быть может, когда-нибудь он жестоко отомстит за все; его таланты по меньшей мере равняются его мужеству; поэтому я назвал бы смельчаком того, кто на него нападает, - ведь он не лишен памяти...
- ... настолько, что пишет "воспоминания", - сказала графиня, раздосадованная глубоким молчанием, воцарившимся после слов Растиньяка.
- ... Воспоминания лжеграфини, мадам! - отозвался Растиньяк. - Чтобы их писать, нужен особый вид мужества.
- Я не сомневаюсь, что у него много мужества, - заметила Феодора. - Он верен мне.
У меня был большой соблазн внезапно явиться перед насмешниками, как дух Банко в "Макбете". Я терял возлюбленную, зато у меня был друг! Однако любовь внушила мне один из тех трусливых и хитроумных парадоксов, которыми она усыпляет все наши горести.
"Если Феодора любит меня, - подумал я, - разве она не должна прикрывать свое чувство злой шуткой? Уж сколько раз сердце изобличало уста во лжи! "
Вскоре, наконец, и дерзкий мой соперник, который один оставался еще с графиней, собрался уходить.
- Как! Уже? - сказала она ласковым тоном, от которого я весь затрепетал. - И вы не подарите мне еще одно мгновение? Значит, вам нечего больше сказать мне? Вы не пожертвуете ради меня каким-нибудь из ваших удовольствий?
Он ушел.
- Ах! - воскликнула она, зевая.