"Рафаэль... сидела у твоей двери... ждала... Каприз... подчиняюсь...
Соперницы... я - нет!.. твоя Полина любит... Полины, значит, больше нет?..
Если бы ты хотел меня бросить, ты бы не исчез так... Вечная любовь...
Умереть... "
От этих слов в нем заговорила совесть - он схватил щипцы и спас от огня последний обрывок письма.
"... Я роптала, - писала Полина, - но я не жаловалась, Рафаэль!
Разлучаясь со мной, ты, без сомнения, хотел уберечь меня от какого-то горя.
Когда-нибудь ты, может быть, убьешь меня, но ты слишком добр, чтобы меня мучить. Больше никогда так не уезжай. Помни: я не боюсь никаких мучений, но только возле тебя. Горе, которое я терпела бы из-за тебя, уже не было бы горем, - в сердце у меня гораздо больше любви, чем это я тебе показывала. Я могу все вынести, только бы не плакать вдали от тебя, только бы знать, что ты... "
Рафаэль положил на камин полуобгоревшие обрывки письма, но затем снова кинул их в огонь. Этот листок был слишком живым образом его любви и роковой его участи.
- Сходи за господином Бьяншоном, - сказал он Ионафану.
Орас застал Рафаэля в постели.
- Друг мой, можешь ли ты составить для меня питье с небольшой дозой опия, чтобы я все время находился в сонном состоянии и чтобы можно было постоянно употреблять это снадобье, не причиняя себе вреда?
- Ничего не может быть легче, - отвечал молодой доктор, - но только все-таки придется вставать на несколько часов в день, чтобы есть.
- На несколько часов? - прервал его Рафаэль. - Нет, нет! Я не хочу вставать больше, чем на час.
- Какая же у тебя цель? - спросил Бьяншон.
- Спать - это все-таки жить! - отвечал больной. - Вели никого не принимать, даже госпожу Полину де Вичнау, - сказал он Ионафану, пока врач писал рецепт.
- Что же, господин Орас, есть какая-нибудь надежда? - спросил старик слуга у молодого доктора, провожая его до подъезда.
- Может протянуть еще долго, а может умереть и нынче вечером. Шансы жизни и смерти у него равны. Ничего не могу понять, - отвечал врач и с сомнением покачал головой. - Нужно бы ему развлечься.
- Развлечься! Вы его не знаете, сударь. Он как-то убил человека - и даже не охнул!.. Ничто его не развлечет.
В течение нескольких дней Рафаэль погружен был в искусственный сон.
Благодаря материальной силе опия, воздействующей на нашу нематериальную душу, человек с таким сильным и живым воображением опустился до уровня иных ленивых животных, которые напоминают своею неподвижностью увядшие растения и не сдвинутся с места ради какой-нибудь легкой добычи. Он не впускал к себе даже дневной свет, солнечные лучи больше не проникали к нему. Он вставал около восьми вечера, в полусознательном состоянии утолял свой голод и снова ложился. Холодные, хмурые часы жизни приносили с собой лишь беспорядочные образы, лишь видимости, светотень на черном фоне. Он погрузился в глубокое молчание, жизнь его представляла собою полное отрицание движения и мысли.
Однажды вечером он проснулся гораздо позже обыкновенного, и обед не был подан. Он позвонил Ионафану.
- Можешь убираться из моего дома, - сказал он. - Я тебя обогатил, тебе обеспечена счастливая старость, но я не могу позволить тебе играть моей жизнью... Я же голоден, негодяй! Где обед? Говори!
По лицу Ионафана пробежала довольная улыбка; он взял свечу, которая мерцала в глубоком мраке огромных покоев, повел своего господина, опять ставшего ко всему безучастным, по широкой галерее и внезапно отворил дверь.