- Проклятье, какая боль, - тихо сказал он.
Шальная стрела, наугад выпущенная в потемках, задела кость.
- Протолкните стрелу дальше, - с трудом выговорил он, - отломите оперение и выдерните древко.
Солдаты переглянулись, Кейок прикрикнул, чтобы они не медлили. Но у них не хватило духу сказать страшную правду: вытаскивая стрелу, они неизбежно порвут артерию, а это повлечет за собой верную смерть от потери крови.
Кейок выругался. Он высвободил руку и уверенным движением отломил оперение стрелы.
- Протолкните острие! - снова потребовал он.
- Рана загноится, - неуверенно возразил солдат. - Надо бы осторожно разрезать, а потом промыть.
- На споры нет времени. - Теперь голос Кейока был не менее твердым, чем его рука. - Если эта проклятая стрела будет и дальше скрести о мою кость, я потеряю сознание и не смогу командовать отрядом.
Солдаты молчали. Кейок старался говорить спокойно:
- Рана не успеет загноиться - мы столько не продержимся. Перетяните ногу выше раны и протолкните стрелу!
Воины не могли долее противиться. У Кейока поплыло перед глазами, но через несколько минут он пришел в себя и обнаружил, что солдаты уже перевязывают его рану.
По приказу военачальника солдаты подняли его на ноги. Он наотрез отказался опереться на палку и сделал пару коротких шагов. В ране сердито стучала кровь. Но никому из воинов Акомы не пришло бы в голову оспаривать его власть. Он все еще командовал обороной. Призвав к себе способного молодого солдата по имени Сезаль, Кейок назначил его сотником. Тот преисполнился гордости, но продержался в новом звании не более часа. Его дерзкая вылазка заставила противника отойти, но ответный удар был страшен. Акома держалась из последних сил, в то время как резервы Минванаби казались неистощимыми. Кейок не стал подыскивать ему замену - при том, как мало воинов осталось в ущелье, второй командир был уже не нужен.
Приволакивая ногу, полководец приблизился к слугам и приказал увеличить паек при раздаче еды. Провизии оставалось с избытком, даже обходясь без горячего, солдаты могли поесть вдоволь. Кейок через силу жевал лепешку и ломтик вяленого мяса. Пульсирующая боль и нестерпимое жжение в правой ноге не отпускали ни на минуту. Удостоверившись, что в его сторону никто не смотрит, он выплюнул последний кусок. Когда ему подали мех с водой, он сделал несколько глотков, но так и не смог избавиться от ощущения, будто лепешка застряла у него в горле.
Кейок оценил потери Минванаби: за минувший день у вала полегло не менее трех с половиной сотен воинов из вражеского стана. С наступлением ночи их потери должны были уменьшиться: обороняющихся одолевала усталость. После захода солнца Минванаби потеряли человек пятьдесят. На каждого погибшего солдата Акомы приходилось пятеро Минванаби. Неотвратимо близился тот миг, когда враги прорвутся через вал, хлынут в ущелье и перебьют тех немногих, кто еще оставался в живых. Кейоку не в чем было упрекнуть своих воинов: их стойкость превзошла все ожидания. Он надеялся, что хотя бы некоторые из них еще увидят рассвет.
Прислонившись к отвесной скале, холодной и влажной, Кейок снял шлем и ощутил смертельную усталость. При слабом мерцании тлеющих угольев он рассмотрел свою рану: истерзанная плоть стала темно-багровой и пульсировала, как живая, захлестывая все тело чудовищной болью. Это все пустое, сказал себе старый полководец, ибо раны служат мерою зрелости воина. Жизнь - это боль, а боль - это жизнь. Далее его мысли спутались в неравной борьбе с мучениями, бессилием и старостью.
* * *
Кейок очнулся, когда кто-то из солдат потряс его за плечо. С трудом разомкнув слипшиеся веки, он не сразу вспомнил, что произошло, и по многолетней привычке сразу поднялся на ноги.