Когда они вошли на стоянку, к Нои подбежала пожилая женщина с подернутыми проседью волосами.
- Назад! - закричала она. - Здесь чума!
- Я знаю, - сказал он ей. - Я... я целитель.
- Ничего уже сделать нельзя, - сказала она и тут заметила девушку. Элла? Боже Великий, Элла! Ты выздоровела?
- Мою маленькую он не спас, - прошептала Элла. - Он опоздал спасти мою Мэри.
- Как вас зовут, друг? - спросила женщина, прикасаясь к его руке.
- Нои-Хазизатра.
- Так вот, менхир Нои, больных тут больше семидесяти, и только четверо нас, чтобы сражаться с чумой. Благодарение Богу, если вы и правда целитель!
Нои огляделся. Повсюду смерть. Некоторые мертвецы лежали, ничем не укрытые, и все еще гноящиеся язвы были облеплены мухами, на других были кое-как наброшены одеяла. В пяти шагах справа от себя он увидел детскую ручонку, торчащую из-под большого куска мешковины. Из фургонов доносились крики и стоны. Несколько человек, сами чумные, пошатываясь, переходили от одной жертвы к другой, помогая чем могли, давая напиться. Нои сглотнул, и тут женщина снова прикоснулась к его руке.
- Идемте, - сказала она.
Он посмотрел на ее руку и увидел, что она вся по локоть в багровых пятнах. Взяв Камень, он погладил ее по волосам.
- Во имя любви Господней, - сказал он ей. И пятна исчезли.
Она уставилась на свои руки, ощущая прилив силы, будто проснулась после долгого освежающего сна.
- Благодарю вас, - прошептала она. - Бог да благословит вас! Но идите быстрее, многим очень плохо.
Она привела его к фургону, где под одеялами, заскорузлыми от пота, лежали женщина и четверо детей. Нои приложил Камень к ним всем, и жар тотчас спал. Он переходил от фургона к фургону, исцеляя чумных, и смотрел, как ширятся черные прожилки в Камне. К тому времени, когда смерклось, он исцелил более тридцати переселенцев. Пожилая женщина, которую звали Мартой, занялась приготовлением еды для выживших, и Нои был предоставлен самому себе. Он подставил Камень лучам луны. Черноты в нем теперь было больше, чем золота, и под покровом темноты он ускользнул в ночь.
У него нет выбора, сказал он себе. Если он хочет вновь увидеть Пашад и сыновей, он должен оставить в Камне какую-то, энергию. Но с каждым шагом сердце, все больше наливалось свинцом.
В конце концов он опустился на колени в лунном луче и начал молиться:
- Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил он. - Кто мне эти люди? Ты податель жизни и податель смерти. Это ты наслал на них чуму. Почему же ты не можешь отозвать ее?
Ответа не было, но ему вспомнились годы отрочества в храме и его великий учитель Риззак.
Он словно увидел глаза старика под тяжелыми веками, его крючковатый нос, белую клочкастую бороду. И в ушах у него зазвучала притча о Небесах и Аде, которую рассказывал Риззак.
"Я молился Владыке Всего Сущего, дабы он позволил мне узреть и Рай, и Муки Велиала. И в видении мне предстала дверь. Я открыл ее и увидел стол, накрытый для великолепного пиршества. Но все гости стенали, ибо ложки были с очень длинными ручками, и хотя они могли зачерпывать яства, длина ручки не позволяла поднести ложку ко рту. И они проклинали Бога, изнывая от голода. Я закрыл дверь и попросил показать мне Рай. Однако передо мной осталась та же дверь. Я открыл ее и увидел такой же стол, и у всех гостей были ложки с такими же длинными ручками. Но они подносили яства к устам друг друга и воздавали хвалу Богу, называя его тысячью имен, известных только ангелам".
Нои посмотрел на луну и подумал о Пашад. Он вздохнул и поднялся с колен.
Вернувшись к фургонам, он начал снова исцелять чумных. Он трудился далеко за полночь, а на рассвете поглядел на Камень в своей руке. Теперь он был весь черный. Золота не осталось ни следа.
Подошла Марта и села рядом с ним. Она подала ему чашку с темным горьким питьем.
- Я слышала про них, - сказала она, - а вот видеть не видела.