Он никуда не спешил - и видел все, с той секунды, какпатрульные
прервали предписанный им маршрут движения, до той, как старики,стащивс
убитой противогаз, балахон, а потом - снова поспорив немного - зачем-тои
одежду, поспешно поползли прочь. Он наблюдал спокойно, потому что чувство,
в котором странно мешались недоумение и омерзение, стало слишком привычным
с того момента, как мальчик помнил себя. Душа его окостенела от отчаяния и
непонимания.Всебыломерзким.Всебылозверским.Всебыло
противоестественным и чужим. Не таким, как должно. Он не помнил, незнал,
каким оно должно быть, но не принимал остервенелого мира, вкоторомжил.
Он и самбылнетаким-онзнал,егозовутМутантом,потомучто
убийственное загадочным образом егонеубивало.Онзнал,егосчитают
сверхъестественным существом, и, видимо,поправу,-ноонэтогоне
понимал. Он знал, от него ждут чудес, - но его это не трогало. Онпомнил,
как очнулся в тепле забот профессора и его жены; но,постепенноосознав,
что они ничего не могут ему объяснить ни о нем самом, ни о мире,чтоони
не отец ему и не мать, что даже они как-то мимонего,-онушел,едва
начали стаивать насквозь серые отрадиоактивногопепласугробыядерной
зимы. Ушел искать свои корни. И скоро понял - у него нет корней.
С тех пор - вот уже почти полгода - он жилбесцельноибезучастно.
Памятьегобиласьобронированнуютусклуюштору,сроднитем,что
прикрывали входы в жалкие,зараженныебункера.Ноесличерезнихон
проходилсвободно,вызываясуеверныйужасокружающихмгновенным
угадыванием цифровых кодов любого замка,любойследящейсистемы,любой
шифрованной информации, то все попытки броситься затусекунду,которая
помнилась исходной, - в странно чужой комнатушкеслампойнастоле,с
плохонькой репродукцией хорошей картины на стене, с ласковым, но странно и
нестерпимочужимженскимлицом,-всепопыткипрорватьсядальше
оказывались тщетными. И никто, никто не мог ему помочь;напротив,помощи
ждали от него. Они, все - от него, одного. Это было смешно и горьки.
Недавно он узнал, что к профессору он попал отдругойженщины.Это
был слух - егоследовалопроверить.Возможно,табылаегонастоящей
матерью - хотявсеравноженапрофессора,ночейнеспавшаясним,
полумертвым, во всехотношенияхбылаемубольшематерью,нежелита,
бросившая калеку. Иногда, несмотря надуховноеотупение,ониспытывал,
вспоминая свой безмолвный уход, уколы совести. Если быонивпрямьмог
кого-то спасти, первыми - возможно, единственными - он спас быпрофессора
и его жену, заново научивших его сидеть, ходить, говорить, есть. Онибыли
людьми мира, где он постоянно ощущал себя неким неудачным трансплантом;и
в то же время в них было - было, было, он помнил - настоящее, естественное
и единственно возможное.