– Ты заметил, что каждое утверждение мадам Глэдис о невозможности для Мандамуса быть потомком Илии Бейли, рассматривалось как неубедительное? Каждый раз доктор Мандамус говорил, что доктор Амадейро не примет этого утверждения.
– Да. И что ты из этого выводишь?
– Мне кажется, доктор Мандамус был убежден, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, почему он так надоедал мадам Глэдис с этим делом. Он наверняка знал с самого начала, что это бессмысленно.
– Возможно, но это только домысел. Ты можешь дать возможный мотив для его действий?
– Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.
– В таком случае зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему не сказал просто: «Я хочу знать»?
Легкая улыбка прошла по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот не был способен.
– Если бы он просто сказал: «Я хочу знать», мадам Глэдис ответила бы, что это не его дело и что он ничего не узнает.
Но дело в том, что мадам Глэдис так же сильно ненавидит Амадейро, как тот – Илию Бейли. Мадам Глэдис уверена, что для нее оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво.
И она постаралась продемонстрировать доктору Амадейро его ошибку и представила все возможные доказательства.
В этом случае холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставило ее злиться все больше и вытягивало из нее дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдис как можно больше. В конце концовсам он убедился, что у него нет предка-землянина – во всяком случае, на протяжении последних двух столетий.
Чувства же Амадейро в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовали.
– Это интересная точка зрения, – сказал Жискар, – но она, как мне кажется, не очень обоснована. Как мы можем узнать, что это не твои догадки?
– Не кажется ли тебе, друг Жискар, что доктор Мандамус, закончив свое расследование насчет происхождения, не получил достаточных доказательств для доктора Амадейро? По его словам, это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение и он никогда не станет главой Института. Но мне казалось, что он отнюдь не был расстроен, а наоборот, сиял. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать большее. Скажи, друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?
– Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход своих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению. Вообще-то я даже удивляюсь, как сам не учел этого.
– Во множестве случаев и я так же реагировал на рассуждения Илии Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за существования кризиса. Он вынуждает меня мыслить более точно.
– Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о существовании кризиса? Объясни, как из-за радости доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Илии Бейли, можно заключить о наличии кризиса?
– Доктор Мандамус наврал нам насчет доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института – истинная правда. Верно?
Жискар помолчал.
– Я не искал в нем честолюбия. Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностным проявлением. Но вроде бы были искры честолюбия, когда он говорил о продвижении. У меня нет оснований согласиться с тобой, но нет причин и не согласиться.
– Тогда давай примем, что доктор Мандамус – человек честолюбивый, и посмотрим, что это нам даст.