– Клянусь Бахусом! – в восторге воскликнул он. – Они скорее заставят священника выдать тайну исповеди, нежели принудят меня, честного Андреа Луциани, предать человека, подарившего мне прекрасные сигары! Пусть бегут обратно в Гаэту и обыщут там все уголки и закутки! Кармело может спокойно отдыхать в Монтемаджоре, жандармы его не потревожат! Ах, синьор! – обратился он ко мне, поскольку я подошел попрощаться. – Мне действительно очень жаль с вами расставаться! Надеюсь, вы не осуждаете меня за то, что я помог бедному разбойнику, который мне доверился?
– Только не я! – искренне ответил я. – Наоборот, мне хотелось бы, чтобы было побольше людей вроде вас. – Я протянул ему оговоренную ранее плату за проезд. – Прощайте и примите мою благодарность. Я не забуду вашу доброту, и, если вам понадобится помощь друга, пошлите за мной.
– Однако, – произнес он с наивной смесью любопытства и застенчивости, – как мне это сделать, если синьор не назвал мне своего имени?
Я обдумал это минувшей ночью. Я знал, что нужно взять себе другое имя, и решил присвоить себе фамилию одноклассника, к которому был сильно привязан в детстве и который утонул у меня на глазах во время купания у одного из венецианских островов. Поэтому я с легкостью ответил на вопрос Андреа.
– Спросите графа Чезаре Оливу, – сказал я. – Я вскоре вернусь в Неаполь, и если вы станете меня искать, то непременно найдете.
Сицилиец приподнял шляпу и почтительно мне поклонился.
– Я верно догадался, – с улыбкой заметил он, – что у синьора графа руки не ныряльщика за кораллами. О да! Я сразу распознаю благородного человека, как только его вижу, хотя мы, сицилийцы, говорим о себе, что все мы – благородные люди. Неплохая похвальба, но увы! Она не всегда верна! До свидания, синьор! Располагайте мной, когда вам угодно, я к вашим услугам!
Пожав ему руку, я легко спрыгнул с борта брига на причал.
– До свидания! – крикнул я ему. – И тысячу раз спасибо!
– О, почту за честь, почту за честь!
На том мы и расстались. Он продолжал стоять с непокрытой головой на палубе своего небольшого корабля, и его загорелое лицо светилось добротой, словно на нем отражался негасимый луч солнца. Добродушный и веселый жулик! В нем странно переплеталось хорошее и дурное, и все же его ложь звучала лучше многих истин, высказанных нам беспристрастными друзьями. И можете быть уверены, что великий ангел-летописец понимает разницу между ложью во спасение и убивающей правдой и, соответственно, отмеряет нам воздаяние или наказание на небесах.
Конец ознакомительного фрагмента.