В большинстве своем авторы разоблачительных статей автографа (?) этой последней «песни» не видели, так как его до сих пор строжайше охраняют, и открывался он глазам исследователей (тех, кто оставил свои подписи) за 1930—1995 годы не более пятнадцати раз.
Историю появления «До свиданья…» поведали Вольф Эрлих и журналист Георгий Устинов (?). Суть ее такова: ранним утром 27 декабря поэт якобы передал первому из названных «приятелей» рукописный листок, попросив не спешить знакомиться с «подарком». «Стихотворение вместе с Устиновым мы прочли только на следующий день, – утверждал Эрлих. – В суматохе и сутолоке я забыл о нем». Последняя оговорка многих не только смутила, но и возмутила (например, Августу Миклашевскую, которой посвящено стихотворение «Заметался пожар голубой…»). Устинов (?) в «Красной газете» (1925, 29 дек.), то есть в день появления в печати «До свиданья…», сделал жест в сторону «Вовы»: «…товарищ этот просил стих (неграмотно. – В.К.) не опубликовывать, потому что так хотел Есенин – пока он жив…» Других свидетелей рождения элегии мы не знаем, но верить им, как уже было сказано, нельзя. Так и думали наиболее внимательные и чуткие современники. Художник Василий Семенович Сварог (1883—1946), рисовавший мертвого поэта, не сомневался в злодеянии и финал его представлял так (в устной передаче журналиста И.С. Хейсина): «Вешали второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить версию о самоубийстве. „…· Он же и положил на стол, на видное место, это стихотворение – «До свиданья, друг мой, до свиданья…“. «…·…очень странное стихотворение…»(выделено нами. – В.К.).
Пожалуй, профессионально наблюдательный Сварог во многом прав, за исключением соображения о демонстрации Эрлихом «убийственного» послания. В этом просто не было необходимости – «подлинника» никто из посторонних тогда не видел. Более того, мы склонны считать, что его не видел в глаза даже сам «Вова» – ему, мелкой гэпэушной сошке, отводилась роль механического рупора оповещения.
В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали о нем всяк на свой лад. В «Последних новостях» (Париж. 1925. 30 дек.) в информации ТАСС от 29 декабря говорилось: «На столе найденоначатое стихотворение, написанное кровью»(выделено нами. – В. К.). Тассовец, конечно, с чьих-то слов определил степень завершенности послания и, не видя его, дал ему «кровавую» характеристику. О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: «Поэту было только 22 года».
Заметьте: так же, как назойливо лжесвидетели «поселяли» Есенина в «Англетер», с такой же настырностью писаки сообщали о стихотворении «До свиданья…». Причем совершенно по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная «Новая вечерняя газета» (ответственный редактор Я. Елькович) 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийц и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: «На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью: „Нужные бумаги“ (сочинял, видно, какой-то канцелярист. – В.К.). В ней быластарая переписка поэта». Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.
Очевидно, более всего нашего читателя повергла в недоумение гипотеза о «забывчивом» Эрлихе, в глаза не видевшем адресованных ему строк. Ничего дерзкого в нашем предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено «Вове»? От его сообщников по сокрытию правды о гибели поэта. Во-вторых,«Досвиданья…» в виденной нами рукописи не датировано(в газетной публикации помечено: «27 декабря»). В-третьих, обратите внимание, Эрлих об элегии нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности «милого друга» от кем-то (?) наспех сочиненного восьмистишия.