Но ему было приятно показывать свои работы Тасе, слышать удивленные возгласы, приятно было смотреть на ее миловидное личико, склоненное над тетрадкой, на тонкие брови, сдвинутые на переносице, а приятно было, угадавши растерянность ученицы, намеком подсказать решение и увидеть лестное восхищение в удлиненных глазах.
Отношение Таси к Грибову не изменилось с приездом Виктора, но Виктор отнимал у девушки очень много времени. Нужно было чертить схемы, переписывать журналы, проявлять снимки, готовить воск, золу, краску, подписи для модели. Притом же работа Виктора была понятнее и даже интереснее для Таси, она с неохотой отрывалась от воскового вулкана, когда наступали часы занятий.
– Если можно, через четверть часика, – говорила она Грибову.
Грибов сердился.
– Вы мешаете девушке учиться. Нельзя думать только о себе, – упрекал он Виктора.
– Но я успею. Александр Григорьевич, я приду чуть попозже.
Тася относилась к Грибову с великим почтением, но робела при нем. Уроки с ним были для Таси почти тягостны – она чувствовала себя такой неумелой и глупой. С Виктором совсем другое дело – с ним можно было поспорить, можно было даже пошутить, между делом спросить, как бы невзначай:
– А у вас осталась девушка в Москве?
Виктор хмурился, смущался:
– Что за глупости! Нет никакой девушки.
– А вчера вы дали мне переписывать журнал и там между страницами лежали стихи про какую-то Елену. Ее звали Еленой, Леночкой, да?
Виктор с возмущением говорил, что чужие бумаги читать невежливо и вообще надо работать внимательнее. Изображая раскаяние на лице, Тася пережидала, чтобы буря улеглась, потом начинала снова:
– Куда вы ходили с ней? В Большой театр?
Виктор вздыхал Один раз он пригласил Елену на «Пиковую даму» и напрасно прождал ее под колоннами вплоть до второго действия. И Тася вздыхала. Никто не посвящал ей стихи, должно быть, это очень приятно. И в театр ее не приглашали никогда. Пьесы она видела только в клубе в исполнении самодеятельных кружков, а сцену Большого театра – в кинохронике. Но это совсем не то, самой бы побывать там: войти в ложу 1-го яруса, сесть в кресло, облокотиться на бархатный барьер…
– Скажите, а можно пойти в театр в платье с короткими рукавами?
Немыслимо было вести такие разговоры с начальником станции. К Грибову приходила школьница, робко присаживалась на край табуретки, упавшим голосом докладывала:
– У меня не выходит № 273, Александр Григорьевич, там, где в конус вписана пирамида…
– Почему вы задержались сегодня? – спрашивал Грибов, глядя на часы. Тася рассказывала о сегодняшних работах Виктора… Грибов слушал, расхаживая по комнатке.
– Лавы – туфы, туфы – лавы, – говорил он. – Все это знали и Заварицкий, и Павлов, и Карпинский, великие умы, которые силой своей мысли пронизывали горы. Так развивается наука, Тася: мысль идет впереди, а приборы ее подтверждают. Если вы хотите стать настоящим ученым, вам нужно заниматься математикой всерьез. Математика приучает нас думать последовательно и точно. Давайте посмотрим, на чем вы застряли с этим конусом…
8.
КОНЕЧНО, ученые и раньше знали, что Горелая сопка – типичный слоистый вулкан, сложенный лавой и туфом. Но только Виктору удалось открыть, что между слоями лавы прячутся здесь пласты самородной серы, что в одной жиле – богатая хромовая руда, а в другой – пустоты с кристаллами горного хрусталя.
Конечно, ученые и раньше знали, что в центре вулкана должен быть канал, по которому подымается лава, что застывшая лава часто закупоривает такие каналы, образуя каменные пробки. В 1902 году, например, во время извержения на Мартинике, вулкан выдавил пробку, и на вершине горы выросло что-то вроде обелиска, как бы памятник в ознаменование катастрофы. Этот обелиск видели, рисовали, фотографировали, о пробках писали все, но до Виктора никто не знал, как именно расположены пробки прежних извержений в действующем вулкане.