Передо мной на столе лежат письма Дана и моих одноклассников. Мне многие пишут. У нас был очень дружный класс - наш "Б". Мы еще в девятом классе решили никогда в жизни не терять друг друга из виду, переписываться, помогать в беде, а я должна быть вроде связной.
Дан - не одноклассник. Я была еще в четвертом, когда он появился в седьмом "А"-крепкий, живой, сероглазый мальчишка, насупленный, сердитый, словно не в духе. Я одна знала, что он сын Марии Даниловны Добиной, которая жила этажом ниже, под нами, и когда-то меня частенько нянчила.
В перемену мальчишки полюбопытствовали:
- Ты что, с левой ноги встал, такой сердитый?
- Откуда ты взялся?
Не знаю, что Дан им ответил, но они подрались, и Дан разбил носы им обоим. Один перенес это стоически, другой же плакал и вытирал кровь рукавом школьной формы.
Появилась возмущенная директор школы.
- У нас не дерутся,- сказала она.- Плохо ты начинаешь, Добин.
- Разве у вас одни девчонки? - спросил новичок и снисходительно взглянул на плачущего.
- В нашей школе мальчишки дрались,- пояснил он,- но не ревели и не фискалили. Правда, у нас директор мужчина, и среди учителей тоже были мужчины... А здесь...
- Ты должен попросить у ребят извинения,- потребовала директор.
- Ладно, чего уж там,- добродушно буркнул Добин.- Извините, ребята, я ведь не знал, что вы не умеете драться. Ничего, я вас научу, и тогда, может, вы меня поколотите.
Директор пришла в ужас. А. семиклассник сквозь слезы засмеялся вместе с окружившими их школьниками.
Я была в восторге. И не только я. Все его сразу полюбили.
Даниил Добин научил мальчишек драться. А также не плакать из-за синяков и не жаловаться. Девчонок он не трогал. Только меня догнал как-то на улице и сказал:
- Не смей пялить на меня глаза, пигалица, а то я тебя вздую. Честное слово!
- Разве я пялю? - удивилась я.
- В том-то и дело,- мрачно подтвердил Дан,- ребята уже смеются.
- Ладно,- вздохнула я,- больше не буду.
Мы шли вместе, потому что жили в одном и том же пятиэтажном доме на Щербаковской улице.
- А почему ты... на меня смотришь? - не выдержал он уже на лестнице.
- Сама не знаю; но меня тянет на тебя смотреть... Наверное, потому...
Я запнулась. Даниил ждал. Мы даже остановились на площадке.
- Мне почему-то тебя очень жалко,- наконец выговорила я, чувствуя, что этого говорить не следовало.
Дан густо покраснел и сразу рассвирепел. Он очень вспыльчив. Глаза его из серых стали черными.
- Не смей меня жалеть, а то я не посмотрю, что ты девчонка...
Он так разозлился, что я струхнула.
- Больше не буду,- покорно обещала я.
Когда я первый раз зашла к нему, Дан выскочил со сжатыми кулаками.
- Зачем ты пришла? Разве я тебя звал?
- А я и не к тебе вовсе, я к твоей маме. Спроси Марию Даниловну, она приглашала меня.
Мария Даниловна вышла в переднюю в полосатеньком платье с белым воротничком и манжетами. Никогда не видела ее в халате или непричесанной.
- Правда твоя, Владенька, давно ты что-то у меня не была. Проходи. Сейчас варениками вас накормлю.
Я прошла как-то боком, далеко обходя Дана, чувствуя себя обманщицей, потому что на этот раз пришла как раз из-за него.
Мария Даниловна работала на одном заводе и даже в одном цехе с папой. И меня заносили к ней "на часок", когда я была еще грудным ребенком. Подрастая, я уже сама к ней бегала, чтобы рассказать нехитрые детские новости или показать хорошую книжку.
Мария Даниловна всегда поражала меня своей необыкновенностью, красотой, идущей изнутри, от духовного.
"Самая обыкновенная женщина",- говорила о ней мама, пренебрежительно пожимая плечами. Так я еще в детстве поняла, что на одного и того же человека можно смотреть по-разному и видеть совсем не одно и то же. И еще я поняла, что надо уметь видеть.