Сирени уже не было, насыщено, словно выходящие пузырьки минеральной воды, стрекотали в кустах сверчки. Вот и дом. В одном из окон тускло горела керосинка, это было Танино окно. Сердце Клавы радостно забилось. Конечно, Таня пишет свой дневник за низеньким столиком, обсыпанном лепестками стоящих в кувшинчике цветов. Значит, они все-таки не уехали, не оставили Клаву одну. Она бросилась через улицу, дверь была открыта, по лестнице вверх, на второй этаж. Запыхавшись, Клава остановилась перед комнатой сестры и тихонько постучалась. За дверью скрипнули половицы, она разомкнулась и Клава увидела по ту сторону порога незнакомого усатого мужчину, в мятых брюках, по пояс голого. Мужчина сощурил близорукие глаза, привыкая к темноте коридора. Дышал он сипло и отрывисто.
- Тут Капитоновы живут, - прошептала Клава. - И Орешниковы.
- Жили, - тоже шепотом поправил ее усатый. - Теперь здесь коммунальная квартира.
- Что?
- Общее жилище. Для рабочих людей.
- А где же Орешниковы?
- Не знаю, наверное, с белыми убежали. А ты кто будешь?
- Я Орешникова, Клава.
- Входи, Клава, попей чаю, - мужчина немного отступил от двери, приглашая Клаву переступить порог.
- Спасибо, я, наверное, пойду, - потупилась Клава. Она не хотела больше никуда заходить. Глаза ее машинально прошли по выпяченной ширинке штанов незнакомца, пытаясь заранее оценить потенциальное напряжение боли, анальное отверстие тоскливо заныло.
- Да куда же ты пойдешь? - удивился мужчина. - Уехали ведь твои Орешниковы.
- У меня еще тетя есть, Ирина Павловна, - прошептала Клава, легонько пятясь. В общем-то это была правда, только тетя Клавина жила не в этом городе, а в Нижнем Новгороде, да может статься, уже и не жила, потому что последний раз Клава видела ее лет пять назад.
- Врешь, - весело сказал усатый. - Была бы у тебя тетя, не ходила бы ты ночью по городу. Тебе нельзя ночью ходить, - лицо усатого сделалось серьезным. - Заходи, не бойся, я тебя не съем. Я не ем хорошеньких девочек. Клава застыла в нерешительности. Мужчина по ту сторону порога почесал плечо и ободряюще кивнул Клаве. Она вздохнула и почему-то вошла. В комнате все было по-прежнему, мебель стояла на тех же местах, даже Танин кувшинчик все еще был на столе, только пустой, без цветов. Около него как раз и светила керосинка, и лежала раскрытая книга с карандашом поперек страницы. На подоконнике разбросаны были газеты, а также располагались дымящийся чайник и блюдце с сухарями.
- Садись на кровать, - пригласил Клаву усатый. - Стул-то один только. Он поставил на подушку сухариное блюдце и налил чаю в граненый стакан на металлическом подстаканнике. Клава взяла стакан и опустила его рядом с собой на кровать, придерживая за ручку.
- Пора представиться, - улыбнулся усатый, оседлав стул и обхватив его спинку руками. - Меня зовут Павел Максимович. А что это у тебя там, в полотенце?
- Ничего, - огрызнулась Клава, подгребая сверток поближе. - Просто полотенце.
- Тайна? - спросил Павел Максимович, и глаза его сверкнули в темноте. - Мир полон тайн.
Вместо ответа Клава взяла стакан обеими руками и коснулась губами палящей кирпичной жидкости. Чай обжег ей горло и живот, но боль эта была сладостна Клаве, так сладостна, что она сожмурилась, словно кошка, которую чешут за ухом, она сожмурилась и наклонилась немного вперед, то дуя, то совершая глоток, в чае не было сахара, но был огонь, воспламеняющий душу, поднимающийся на поверхность лица из глубины глаз, огонь будущего, того, которого Клава никогда не знала раньше, однако теперь оно было здесь, стены ночи расходились вокруг, усыпанные цветами звезд, как стены разломившейся сырым, червивым хлебом земли.