К этому производственному ералашу прибавьте еще бешеный темп, в котором он развивается: вечно что-нибудь не докончено, режиссер кричит на сценариуса, сценариус на всех остальных, — уж полдень, а репетиция еще не начиналась! — и вы поймете напряженную, аварийную атмосферу генеральной репетиции.
Но хватит. Режиссер махнул рукой на недоконченные декорации, театральный портной натянул на актера не-дошитый пиджак, парикмахер приладил временный парик, костюмер где-то раздобыл для него слишком большие перчатки, бутафор сунул ему в руки трость — можно начинать. Занавес поднимается, герой выпаливает: «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное», — и… режиссер вопит истерически срывающимся голосом: опять что-то не в порядке… Конечно, освещение!
«И сказал бог: да будет свет. И стал свет». Но в Священном писании не сказано, был ли этот свет желтый, красный или синий, там ничего не упомянуто о прожекторах, рефлекторах, рампе, софитах, об «ординарке», «двойке» и «тройке», о «пятидесятисвечовых», «сотенных» и «тысячных», о реостатах, «горизонте», тенях и прочих деталях сценического освещения.
Господь не повелевал: «Включите второй софит на шесть желтых», не изрекал: «В портал дайте синюю… нет, черт дери, не синюю, зачем синюю? Включите в люстре лунный свет да слегка прикройте ее… Плохо, плохо, на горизонте нужен оранжевый отблеск и чтобы портал не отсвечивал»… И так далее. Богу было легче, потому что он сперва создал свет, а потом человека и театр. Генеральная репетиция есть репетиция под девизом: «Да будет свет», — только это дело идет не так гладко, как при сотворении мира.
— Господин режиссер! — восклицает наконец главный герой на сцене. — Уже час дня. Будем репетировать или нет?
— А почему вы не репетируете? — злобно сипит изнемогший от крика режиссер.
— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»
Режиссер вскакивает.
— Плохо, плохо, потушите наполовину третий софит!
— «Что с тобой стряслось?»
— Еще! Уменьшите еще! Ну, что вы там копаетесь?
— Господин режиссер! — кричит осветитель. — Да ведь третий софит совсем не светит.
— Что же там такое светит?
— Это люстра. Вы сами велели ее включить.
— Не ваше дело, что я велел! — рычит режиссер. — Выключите люстру и включите третий софит на шесть.
— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»
— «Что с тобой стряслось?..»
— Плохо, плохо! Дайте в люстре желтый свет и выключите рампу.
Наступает минута странной, отрадной тишины. О, если бы она продлилась подольше!
— Что такое? — гаркает режиссер. — Почему не репетируете?..
На сцену выходит сценариус.
— Клара куда-то вышла, господин режиссер.
— Надо репетировать! — шумит режиссер. — Пусть сейчас же идет на сцену!
— Но…
— Никаких «но»!.. — кричит режиссер и, внезапно обмякнув, как человек, который уже на все махнул рукой, бормочет: — Начинаем!
Наконец-то!
— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»
— «Что с тобой стряслось?»
Из-за кулис на сцену вдруг вылезает драпировщик со стремянкой и ставит ее к окну.
— Вам что здесь нужно? — вскрикивает режиссер нечеловеческим голосом.
— Гардины повесить, — деловито отвечает драпировщик и лезет на стремянку.
— Что повесить? Какие гардины? Марш отсюда! Почему вы их не повесили раньше?
— Потому что раньше мне не прислали материи — отвечает «вспомогательный персонал», стоя на стремянке, но режиссер уже мчится на сцену, чтобы скинуть его со стремянки, задушить, задавить, растоптать…
Автор закрывает глаза, затыкает уши.