Он не спеша последовал за ней.
Вот она вынула вилки из ящика буфета и пересчитала их. Броуди следил за ней молча. Разумеется, она не желала смотреть в его сторону. Он мог бы пройтись колесом – она все равно не повернула бы головы. Ее нежный чистый профиль был замкнут и строг. Не стоило даже пытаться просить у нее прощения: она только посмеялась бы над ним, а он уже устал от ее презрительных насмешек. И все-таки надо было хоть что-то сказать.
– Билли целый день разучивал «буона сера», – начал Броуди самым любезным и светским тоном, подходя ближе, но не слишком близко.
Она не ответила.
– Я тоже кое-что выучил. Хотите послушать?
– Нет.
– Non e colpa mia, non ho fatto niente. Хотите знать, что это значит?
–Нет.
– «Это не моя вина, я ничего не сделал». – Броуди тихонько засмеялся, надеясь вызвать у нее улыбку, но ничего не вышло. Он вспомнил, что вдобавок ко всему прочему она еще и шуток не понимает.
– Я сама тоже выучила одну фразу, – вдруг обронила Анна минуту спустя, приведя его в изумление. – Хотите послушать?
– Ясное дело.
– Mi lasci stare. Это означает: «Оставьте меня в покое».
Улыбка сползла с его лица. Прислонившись к стене, он стал наблюдать, как она один за другим поднимает фужеры и рассматривает их на свет. «И чего она там ищет? Насекомых?» – с раздражением подумал Броуди. А впрочем, какая разница? Важно было другое: она упорно и демонстративно его не замечала.
Он опять подумал о том, что, может быть, стоит извиниться. Выпалить прямо сейчас, что сожалеет, что он вел себя как скотина, что это на него не похоже, что он никогда в жизни так не обращался с женщинами и не понимает, что за бес в него вселился, но это больше не повторится. Однако он заранее предвидел, что все его усилия ни к чему не приведут, и эта безнадежная мысль уже в который раз остановила его на полдороге.
Теперь Броуди горько сожалел о своей… безрассудной горячности, как он сам это называл. Она-то, конечно, назвала бы это по-другому, Броуди в этом не сомневался.
– Вот это вилка для салата, мистер Броуди, – сказала Анна строгим голосом классной дамы, держа одну из них на весу.
У него создалось отчетливое впечатление, что, будь у нее в руках вилы, она насадила бы его на них, как копну сена.
– У нее имеется определенное сходство с десертной вилкой, – продолжала между тем Анна, – однако зубцы несколько отличаются по форме. Видите?
Броуди опять попытался обратить все в шутку.
– Не беспокойтесь, я не опозорю вас перед вашими друзьями. Я прилежно учился, Энни. Я много чего знаю. Вы даже представить себе не можете.
Она скривила губы и бросила на него полный презрения взгляд.
– Вы мне не верите? – Броуди откашлялся. – «Никогда не ковыряйте в зубах при свидетелях. Не бросайте кости на стол. После обеда никогда не складывайте салфетку».
Он просиял, а она озабоченно нахмурилась и начала поправлять цветы в вазе, хотя в этом не было никакой нужды.
– «По-настоящему воспитанные люди не позволяют себе покачиваться в кресле-качалке в присутствии посторонних». «Дневные визиты полагается делать между двумя и пятью часами». «Что касается дамского гардероба, следует помнить: пестрота расцветки предпочтительнее, когда речь идет о коврах».
Неужели она улыбается? Броуди наклонил голову набок, стараясь получше разглядеть ее лицо. Она повернулась боком; он последовал за ней, согнулся, заглядывая снизу. Есть! Уголки губ у нее подергивались в еле заметной улыбочке, особенно очаровательной оттого, что она пыталась ее удержать.
– «Не следует настраивать арфу на публике, чтобы не слишком утомлять окружающих», – продолжал Броуди, упоенный своей победой.