Увы, сама Анна больше разбиралась в деревянных и металлических конструкциях. Она даже послала Эйдина в город за недостающей литературой, но он вернулся с пустыми руками: все, что ему удалось найти, было издано на итальянском языке. Для их плана такой пробел не был существенной помехой: Николас не занимался проектированием двигателей, а мистер Грили (если таковой вообще существовал) безусловно не стал бы экзаменовать Броуди по этому предмету. Но Анна оказалась прирожденной учительницей – сама мысль о невозможности удовлетворить любопытство своего ученика была ей неприятна. Даже такого ученика, как мистер Броуди.
Несмотря на успехи в обучении, между ними все время ощущалась скрытая напряженность, взаимная настороженность, не дававшая ей покоя. Анна тщательно следила за тем, чтобы ни на минуту не оставаться с ним наедине. Ей приходилось постоянно держаться начеку в его присутствии. Она старалась не вспоминать о том, что всего неделю назад он спас ей жизнь, вырвал из рук похитивших ее негодяев. А потом держал ее в объятиях, утешал, согревал – вот она и вообразила, будто у него доброе, отзывчивое сердце. Однако никаких подтверждений своему предположению после того случая она не получила. Напротив, иногда ей казалось, что мистер Броуди ее ненавидит. Хотелось знать: за что?
Анна села на край кровати, чтобы натянуть чулки, и вдруг с поразительной отчетливостью вспомнила о событиях, случившихся в коттедже разбойников. Может, Броуди рассердился из-за того, что она не бросилась ему на шею в благодарность за спасение? А может, считает себя неотразимым и обижается, потому что она не оценила его по достоинству? Если так, значит, он еще более самонадеян, чем она думала. Презрительно хмыкнув, Анна рывком натянула через голову нижнюю юбку.
С того самого дня она старалась держаться подальше от Броуди, неизменно отгораживаясь от него ледяной стеной безупречной вежливости. Ей приходило в голову, что такое отношение его раздражает, и ее бы это ничуть не встревожило, напротив, она была бы весьма довольна, вот если бы только… если бы его раздражение проявлялось как-то иначе. Каким-нибудь обычным, более понятым образом. Но он противопоставил ее холодной любезности тактику высмеивания, причем действовал так хитро и тонко, не прибегая к словам, что даже сама Анна не смогла бы определить, как ему это удается.
Чаще всего Броуди глазел на нее с веселым любопытством и даже с немного озадаченным выражением, словно изучал редкостный экземпляр некоего экзотического подвида женских особей, о котором знал только понаслышке, но никогда раньше не видел. Однако порой его взгляд менялся: он вдруг начинал разглядывать ее с откровенным и жадным, даже несколько преувеличенным мужским интересом, рассчитанным на то, чтобы вогнать ее в краску, а не польстить ей. Анна это прекрасно понимала, но тем досаднее было сознавать, что его маневр достигает цели.
Она твердила себе, что уловки мистера Броуди смешны и не вызывают у нее ничего, кроме презрения. Николас никогда бы не опустился до подобных низких приемов: он был джентльменом. Но сонные жаркие дни тянулись бесконечно, и Анна все чаще и чаще ловила себя на том, что ее непослушные мысли все дальше уходят от воспоминаний о безупречных качествах благородного и порядочного мужа, которого она потеряла, и сосредоточиваются на дьявольских проделках его брата-близнеца.
Все происходящее сбивало ее с толку, ей становилось стыдно. С горечью Анна размышляла о том, что мистер Броуди уже позволил себе с ней больше вольностей, чем ее дорогой Николас за все годы, что она его знала, и даже за те шесть месяцев, что они были помолвлены. А хуже всего то, что она сама ему позволила. Мысль об этом терзала ее неотступно. Мысленно она искала себе оправдания.