Лукреция лежала рядом с мужем, думая о предстоящем дне и сквозь дрему вспоминая о страсти, проявленной им во время путешествия, — страсти, на которую, как она прежде считала, не был способен. Ей хотелось, чтобы он сейчас проснулся и они снова предались бы любви.
Потом Лукрецию заняли мысли о том, что происходит сейчас в Риме и по-прежнему ли счастлив ее отец. Джулия, похоже, не очень сожалела о том, что им пришлось уехать, хотя прекрасно знала, что он найдет утешение у другой женщины.
Странно, что Джулию все это не волновало. А может, и к лучшему. Раз Джулия не переживает из-за этого, она может чувствовать себя счастливой, иначе, зная, что папа в любом случае найдет способ утешиться, она тяжело переживала бы разлуку и не смогла бы к ней привыкнуть.
Усилился ветер, она слышала, как по крыше стучит дождь.
— Джованни, — негромко позвала она, — ты слышишь, как шумит ветер?
Он не был очень кресав, не походил на возлюбленного, о котором она мечтала, но она всегда была готова пойти на компромисс. Наделит его в мечтах красотой и качествами, которыми он не обладает, станет думать о нем таком, каким она его придумала, а не о таком, какой он есть.
Она слегка коснулась его щеки. Его лицо дернулось, он поднял руку, словно хотел отогнать муху.
— Джованни, — прошептала она.
Но он продолжал храпеть.
Они приехали в Пезаро во время сильного дождя и шторма.
Из окон свешивались испачканные флаги; некоторые сдуло ветром, и они валялись, никому не нужные, в грязи. Наместник Пезаро распорядился вывесить флаги, подданные исполнили приказ, но ветер сердито дул, не собираясь подчиняться никаким приказам, так что въезд Лукреции с мужем в Пизаро не вылился в торжественное событие, которое готовил наместник.
Джулия сердилась — дождь так сильно намочил ее волосы, что вместо золотых они казались темно-желтыми. Великолепное платье было испорчено.
— Будь проклят этот Пезаро, — крикнула Джулия. Если бы она могла сейчас очутиться в Риме!
Адриана всю дорогу молилась. Ее одежда неприятно липла к телу, ветер растрепал волосы под сеткой; она чувствовала, что ее достоинству нанесен урон, а достоинство для нее значило много. Тем не менее она оставалась спокойной, только на лице мелькало выражение довольства. Она говорила сама себе: «Лучше что угодно, чем оставаться сейчас в Риме».
Прекрасное платье Лукреции тоже оказалось испорченным, волосы находились в таком же состоянии, что и прическа Джулии. Одна из служанок нашла какой-то плащ с капюшоном и накинула его на госпожу, так что вся красота и великолепие были скрыты от взоров тех немногих, кто рискнул в такую погоду выйти посмотреть на приезд новой графини.
— Не сомневаюсь, — сказала Лукреция, — что завтра выглянет солнце.
— Поскольку мы будем лежать в постели, леча простуду, которую сегодня получим, то нас это не касается, — проворчала Джулия.
Они прибыли во дворец Сфорца. Здесь, как и было ведено, их ожидали поэты, чтобы прочитать свои хвалебные вирши своему господину и его супруге.
Вновь всем им пришлось стоять под дождем и ветром, пока дрожащие от холода поэты кончат читать приветственные стихи, полные радости по случаю приезда графини в солнечный Пезаро.
Джулия чихала, Адриана молилась, чтобы стихи оказались покорче. Красота Лукреции была спрятана под огромным плащом, ее чудесные золотистые волосы упали на лицо, будто унылые желтые змеи, но девушка улыбалась, как ей было положено, и с явным облегчением вздохнула, когда чтение стихов закончилось.
Какую радость они испытали, оказавшись во дворце, обсохнув и согревшись у большого камина, поев горячей пищи, а затем поболтав и вспомнив о жутком путешествии в Пезаро, о котором теперь они говорили с удовольствием, потому что оно окончилось.