Мысль была из тех, про которые Кэрол даже мамочке не рассказывала. Но это вовсе не значило, что Крестоманси ей понравился: слишком уж высок, волосы слишком уж черные, а темные глаза слишком уж сверкают. Кэрол сразу стало ясно, что проку от него будет не больше, чем от мистера Разумберга, а мистер Разумберг напомнил ей Мелвилла.
Тем временем мамочка говорила, задержав руку Крестоманси в своих:
— Ах, сэр! С вашей стороны так любезно прервать ради нас свой отдых! Но ведь даже мистер Разумберг не обнаружил, что мешает нашей девочке по-прежнему видеть сны…
— Ничего-ничего, — ответил Крестоманси, отнимая руку. — Откровенно говоря, мне интересно посмотреть на случай, поставивший в тупик самого Разумберга. — Он обернулся к той служанке, что встретила их у террасы. — Милли, не проводишь ли ты миссис… ммм… О’Лень вниз, пока я поговорю с Кэрол?
— Что вы, в этом нет необходимости, сэр! — с улыбкой возразила мамочка. — Я никогда не оставляю мою лапочку одну! Кэрол знает, что я буду тихонечко сидеть в уголке и нисколько не помешаю!
— Неудивительно, что Разумберг ни до чего не докопался, — вполголоса заметил Крестоманси.
И тут — Кэрол, гордившаяся своей наблюдательностью, так и не поняла, что произошло, — мамочки почему-то на террасе не оказалось. Сама же Кэрол сидела в шезлонге напротив Крестоманси, который тоже сидел в шезлонге, и слышала, как затихает вдали мамочкин голос: «Я никогда не отпускаю Кэрол одну… Она же мое единственное сокровище…»
Крестоманси устроился поудобнее, откинувшись в шезлонге и скрестив длинные элегантные ноги.
— Ну что ж, начнем, — сказал он. — А теперь будьте так любезны, поведайте мне, что и как именно вы делаете, когда создаете сон.
Об этом Кэрол рассказывала уже раз сто, не меньше. Она снисходительно улыбнулась и начала:
— У меня в голове появляется такое особенное чувство, и я сразу понимаю, что вот-вот родится сон. Понимаете, сны являются, когда им угодно, и их нельзя ни остановить, ни отложить. Поэтому я говорю мамочке, и мы идем наверх, в мой будуар, и там мамочка устраивает меня на специальной кушетке, которую сделал мне мистер Хитри. Потом мамочка запускает грезограф, катушка начинает крутиться, мамочка на цыпочках уходит, и под тихое жужжание я мирно засыпаю… И тогда приходит сон и увлекает меня…
Крестоманси не стал ничего записывать, как мистер Разумберг или газетчики. Он не кивал, чтобы подбодрить ее, как мистер Разумберг. Он просто отрешенно смотрел на море. Кэрол подумала, что он мог бы, по крайней мере, велеть тем детям в бассейне вести себя потише. Визг и плеск был такой громкий, что Кэрол приходилось почти кричать. Она решила, что Крестоманси ведет себя ужасно невнимательно и неделикатно, однако продолжала рассказывать:
— Я уже научилась не бояться и идти туда, куда поведет меня сон. Это словно путешествие, полное приключений и открытий…
— А когда это происходит? — совершенно бесцеремонно перебил ее Крестоманси. — Ночью?
— Когда угодно, — пожала плечами Кэрол. — Если сон уже готов, я и днем могу лечь на кушетку и поспать.
— Надо же, как удобно, — промурлыкал Крестоманси. — То есть во время, скажем, скучного урока вы можете поднять руку и сказать: «Извините, пожалуйста, мне надо выйти и увидеть сон»? И что, вас отпускают домой?
— Мне, пожалуй, следовало объяснить, — ответила Кэрол, которой стоило немалых усилий сохранять достоинство, — что мамочка устроила мне домашнее обучение и поэтому я могу видеть сны когда угодно. Это словно путешествие, полное приключений и открытий, — иногда в подземных пещерах, иногда в заоблачных дворцах…
— Да-да.