— Это же родильное отделение, — ахнул Мур, мечтая как можно скорее оказаться подальше отсюда.
Тонино совсем задыхался, но все же выдавил улыбку:
— Знаю. Души все-таки оказались умницами. Господин Таррантул между тем продолжал вопить:
— Остановите их! Не дайте им проникнуть в детей! А не то всему конец!
Он кинулся к стайке душ, занеся сачок.
В душах, как видно, проснулось наконец некоторое разумение. Когда господин Таррантул бросился на них, они стайкой поднялись над его сачком, мотавшимся туда-сюда, и разлетелись в восемь разных сторон. Около секунды господин Таррантул умудрялся держать их в воздухе, размахивая сачком и дико вереща, но потом две души перелетели ему за спину.
Лист плюща и фиговый листок ринулись к двум колыбелькам, словно шутихи. Каждый на мгновение завис над вопящим младенцем, а затем плавно спланировал в разинутый ротик. И листья исчезли. На лицах обоих младенцев появилось выражение полнейшего изумления. А потом они завопили громче прежнего, сморщив мордочки и молотя воздух ручками.
Должно быть, это очень странное чувство, когда вдруг понимаешь, что у тебя две души, но ведь, наверное, это совершенно безвредно. И уж конечно, лучшего убежища от господина Таррантула было не найти.
Мур пихнул Тонино локтем в бок:
— Давай-ка им поможем.
Тонино кивнул. Они успели как раз вовремя — оставшимся душам приходилось туго. Господин Таррантул носился туда-сюда, замахиваясь сачком на мечущиеся души, а большинство новоиспеченных мамаш, несмотря на усталость, уселись в постелях и стали решительно возражать против такого бесчинства. Душ они, кажется, не видели, но не заметить господина Таррантула было трудно.
— Что это вы тут делаете, а? — сердито спросили несколько женщин.
Еще одна заявила:
— Не подпущу этого сумасшедшего к моему малышу!
Она выхватила вопящего младенца из колыбельки как раз в тот миг, когда над ним завис кленовый листок, и прижала его к груди. Кленовому листку пришлось лететь к соседней колыбельке, а там на него обрушился сачок господина Таррантула, который, к счастью, промахнулся.
— Маньяк! — определила мамаша из соседней кровати. — Позовите сестру!
— Я уже, — ответила мамаша из постели напротив. — Я два раза звонила.
— Безобразие! — хором воскликнули несколько мамаш.
А еще несколько закричали на господина Таррантула, грозясь позвать полицию, если он не уберется отсюда подобру-поздорову.
Между тем одна душа за другой уворачивались от господина Таррантула и скрывались в младенческих ртах. И вот уже остались всего две — самая старая и самая новая. Самый старый листок все еще отставал в размере, хотя вроде бы даже немного подрос, и по-прежнему был слабенький и соображал туговато. Он тоже примеривался нырнуть в какого-нибудь младенца, но делал это робко и медленно, а когда рядом с ним ударял сачок господина Таррантула, листок только и мог, что взлететь высоко к потолку, где парил самый новый листок, который, наверное, пытался объяснить старому, что надо делать.
Старый лист снова боязливо спустился, и тут ему на помощь подоспели Мур и Тонино. Господин Таррантул замахнулся сачком, но так и замер с поднятой рукой, потому что двери палаты резко распахнулись и грозный голос пророкотал:
— Покорнейше прошу объяснить, что все это значит?!
Это была мать-настоятельница. Не узнать ее было невозможно, и дело тут было не в размерах накрахмаленного чепца, не в суровости темно-синего одеяния, не в массивном серебряном кресте на прицепленных к поясу четках и даже не в шести футах роста. Это стало ясно сразу. Сила ее личности была такова, что стоило ей пройти по палате, как почти все младенцы перестали вопить.
Большой лист, который был Габриэлем де Виттом, поспешно слетел из-под потолка и уже приготовился вселиться в последнего вопящего младенца.