— Послушай, что я скажу тебе, женщина! Ты…
— Мне… мне очень жаль, что так получилось, ми-мистер Хант, — пролепетала она, заикаясь и не решаясь отвести глаз от травы под ногами. — Я так устала, что забыла о животных. Большое спасибо за то, что позаботились о них.
Хантер проглотил приготовленные упреки. Испуганный вид подопечной заставил его на время смягчиться, а ее оправдания сделали дальнейший разнос бессмысленным. К тому же он давно, не слышал такого бархатного голоса и успел забыть, что существуют женщины настолько застенчивые. Но где, черт возьми, она набралась таких манер? Эта мысль вызвала в нем новый приступ гнева.
— Больше я этого не потерплю! — отрезал он и зашагал прочь.
Сэйбл перевела дух, стараясь справиться с мелкой дрожью. Вот тебе и доброе утро, с горечью думала она, занимаясь подобием утреннего туалета, перепеленывая ребенка, навьючивая мула. Пока мистер Хант забрасывал кострище землей, она подоила козу, на сей раз набрав столько молока, что хватит на целый день. Слава Богу, теперь не нужно будет отставать по дороге, но что, если ей все-таки потребуется остановиться? Скорее всего этот тип впадет в очередной припадок ярости. И дернуло же ее связаться с таким неприятным человеком. Его, наверное, воспитала стая волков!
Пока Сэйбл угрюмо раздумывала надо всем этим, пытаясь пристроить седло на спине лошади, Хантер окончательно потерял терпение. Он вырвал седло из ее неумелых рук, в мгновение ока затянул подпругу и укрепил седельные мешки.
— Благодарю вас, мистер Хант.
Он не снизошел до ответа, издав лишь подобие звериного рычания.
Хантер уже отправился за хворостом, когда Сэйбл в наступающих сумерках сумела сползти с седла. Сквозь усталость едва пробивалось возмущение оттого, что на этот раз он даже не предупредил о привале — просто спешился, привязал лошадь и занялся устройством ночлега, словно был один-одинешенек. Очевидно, ему не было дела до нее или ее ребенка, они просто не принимались в расчет. А ведь она так старалась не доставлять ему новых хлопот! Меняла подгузники не останавливаясь, не замедляла хода, даже когда кормила Маленького Ястреба. Она устала до полусмерти, а впереди была уйма работы, с которой до сих пор не приходилось сталкиваться. Нужно было перестирать то, что малыш успел запачкать, и вымыть его если не в теплой воде, то хотя бы не в ледяной.
Сэйбл отерла потный лоб и поморщилась, обнаружив на руке грязь. Кожа головы так зудела, что, казалось, еще минута — она не выдержит и закричит. От нее разило сапожной ваксой, но еще сильнее — потом, который чем дальше, тем более едко пах. Сэйбл отдала бы все на свете за ванну, наполненную горячей водой, пенистой от мыла. Она так размечталась… но свалилась с небес на землю от запаха мочи, который исходил от узла грязных подгузников.
В этот момент Хантер, расседлывавший лошадь, бросил взгляд в ее направлении. На его губах сама собой появилась насмешливая улыбка: Фиалковые Глаза стояла, брезгливо отвернув нос, и держала грязное белье двумя пальцами, словно боясь чем-нибудь от него заразиться. Она оставила узел на краю поляны и заторопилась к лошади. Проходя мимо ребенка, она погрозила ему пальцем, мягко что-то выговаривая, потом не выдержала и подхватила его на руки, чтобы немного потетешкать.
Наблюдая за тем, как она подбрасывает малыша, обнимает его и щекочет круглый животик, Хантер против воли одобрительно кивнул. Прежде ему не приходилось иметь дело с грудными детьми, и он нашел, что материнские ласки приятны для глаз. Однако в происходящем было что-то странное. Улыбка Хантера померкла: на ребенке был подгузник, тогда как индейские женщины пользовались для той же цели мягким мхом.
В это время Сэйбл играла с Маленьким Ястребом, не подозревая о том, что является объектом пристального наблюдения.