Он говорил ей о том, какое у нее хорошее стойло, славная еда, сладкая вода, как красива ее поступь, какая шелковая у нее шкура… Он изливал целый поток ласковых слов, как его учили дед и отец, чтобы уговорить встревоженную самку. Наконец она припала к нему, дрожа, а он ласково ее гладил.
Когда все кончится, придется вымыться, учитывая, что вся его одежда пропиталась лошадиным потом.
Довольные хорошим завершением, его люди подошли и начали освобождать лошадь от остатков коляски. Порядок быстро восстановился, мулы вернулись к своему ленивому времяпрепровождению. Абрахам встретился глазами с Уильямом и начал спокойно собирать осколки кофейных чашек.
Уильям же напевал кобылке старинные колыбельные, а та подталкивала его, учуяв угощение у него в кармане. Она охотно приняла мятную конфетку, и он усмехнулся.
– Значит, вы любите мятные конфетки, маленькая леди? – спросил он по-английски и рассмеялся, сунув руку за еще одной. Потом напрягся, потому что с таким трудом возвращенное на двор спокойствие прорезал резкий голос.
– Эта сука сломала мою новую коляску. – Леннокс вышел вперед, держа наготове револьвер. – Ей-богу, больше я не подпущу ее близко к своему имуществу.
Кобыла отчаянно заржала и попятилась, натянув узду.
Уильям преградил Ленноксу дорогу, потянувшись свободной рукой к своему кнуту. Восемнадцать футов черной кожи, утяжеленные дробью, чтобы усилить удар, с тростниковой рукоятью для аккуратности – вполне достаточно, чтобы выбить «кольт» из руки Леннокса.
– Прочь с дороги, Донован, – хриплым голосом приказал Леннокс.
Уильям не шевельнулся, он излучал холодность, точно ледяной ком, каким всегда становился в драке.
– Вы купили хорошую лошадь, Леннокс, но непривычную к суете на складском дворе, – спокойно заметил он. Америка исчезла из его голоса, сменившись вполне отчетливым произношением высшего общества, которому он научился, живя в крупных поместьях, принадлежащих англо-ирландцам. Он отпустил поводья, услышав, как Морган прошептал:
– Я держу ее, сэр.
– Черт бы ее побрал, Донован, вы знаете, сколько стоила новая коляска? – рявкнул Леннокс. Он шагнул влево, потом заметил косоплетку из кожи, беспокойно шевелившуюся у ноги Уильяма. Леннокс резко остановился. Уильям небрежно щелкнул хлыстом.
– На самом деле, Леннокс, мне всегда очень нравилось, как выглядит другая ваша коляска. – Уильям старался говорить спокойно и убедительно. Леди Ирен всегда говаривала: «Прежде всего, чтобы разрядить атмосферу, пользуйся своим голосом».
Леннокс сердито вспыхнул и поднял револьвер.
Хлыст негромко скрипнул. Рука Леннокса замерла. Кобыла, стоявшая позади Уильяма, отчаянно заржала. Но ни один из них больше не смотрел на нее.
– Ее классическая элегантность напоминает мне о колясках, которые я видел в Лондоне, на Роттен-роу, – мягко продолжал Уильям. «Польсти гордости человека, когда строишь для него лазейку».
– Вы действительно так считаете? – Леннокс опустил револьвер, не сводя глаз с хлыста, и выражение их было смертоносно, как у тигра в клетке.
– Да, считаю. Ваш жеребец очень к ней подходит, а его ровная поступь вызывает доверие у дам. – Голос Уильяма звучал так же ровно, как билось сердце.
Натянутая улыбка медленно появилась на лице Леннокса. Он опустил револьвер.
– А что же делать с кобылой?
Лошадь, о которой шла речь, рванулась, услышав голос человека с востока, и Морган тут же начал что-то ей напевать.
– Может, она успокоится, если ее поставить в конюшню вместе с другими лошадьми, вот как у меня. Я могу дать вам за нее сорок долларов.
– Она стоит гораздо дороже, – вяло возразил Леннокс.
– Золотом, здесь и сейчас.
Леннокс погладил свои бачки. Не такой он дурак, чтобы требовать больше.
– Ладно, – согласился он.