Выйдя на крыльцо, Мария замерла и, заморгав, посмотрела на стоявшую у ступенек карету с единственным пассажиром.
– Ты его боишься? – спросил Джон, пристально взглянув ей в лицо.
– Разве похоже, что я боюсь его светлости?
– Похоже, что он смущает тебя. В его присутствии ты становишься…
– Какой?
– Скованной.
– У него нелегкий характер.
– Боюсь, это не та скованность.
Она оглянулась на подошедшего к ним Тадеуса. Через руку у него была перекинута длинная соболья шуба, а в другой руке он держал меховой шарф и шляпу, широкие поля которой тоже были оторочены собольим мехом.
– Наденьте это, – сказал он, протягивая ей меха, и бросил быстрый взгляд на Джона.
Даже в тусклом свете пасмурного дня густой богатый мех сверкал, как черное золото.
– Я не могу, – пробормотала Мария. – Скажите ее светлости…
– Это принадлежит не ее светлости, а ему, – кивнул Тадеус в сторону кареты и губы его сложились в гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. – Вернее, одной из его последних любовниц. Его светлость считает, что это согреет вас лучше, чем, как он выразился, куча тряпья, что на вас надета.
– Как? – переспросила Мария и почувствовала, что краснеет. – Можете сказать его светлости… Впрочем, не надо, Тадеус. Я сама скажу.
Запахнувшись в плащ и скользя по тонкому льду, покрывавшему ступеньки, она спустилась к карете и распахнула дверцу. Салтердон медленно повернул голову. Он сидел, подняв меховой воротник своей шубы и сдвинув на глаза шляпу.
– Мне не нужны меха ваших любовниц. Я скорее замерзну…
Мария вскрикнула, когда рука в кожаной перчатке ухватила ее за предплечье и втянула в карету. С негодующим возгласом она упала на обтянутое бархатом сиденье. Салтердон захлопнул дверцу и через окно обратился к Джону, который, увидев, что герцог силой втащил Марию в карету, бросился вниз по ступеням.
– Кажется, герцогиня неважно себя чувствует, мистер Рис. Я уверен, что ваше общество и молитвы помогут ей больше, чем героические попытки спасти мисс Эштон.
Джон молча застыл на верхней ступеньке. Ветер немилосердно трепал его длинный плащ, и даже в тусклом свете пасмурного дня было видно, что он покраснел. Тадеус подал шарф и шляпу в окно кареты и взобрался на место кучера. Злобно улыбнувшись, Салтердон задвинул занавеску, откинулся на спинку сиденья и перевел взгляд на Марию, которая сердито смотрела на него.
– У вас нет никакого права так грубо обращаться со мной в присутствии моего гостя, ваша светлость.
– Я имею право, черт возьми, делать все, что захочу, мисс Эштон. Могу выкинуть отсюда вашего любимого викария, – ответил он и, улыбнувшись уголком рта, добавил: – Одно мое слово, и его отлучат от церкви.
– Зачем вам это? Он не сделал вам ничего плохого.
– Разве?
– Скажите, что?
– Он вмешивается в мою жизнь.
– Тем, что приехал в Торн Роуз?
Лицо Салтердона стало замкнутым. Он расслабился, откинулся на подушки и слегка вытянул ноги, которые покачивались при движении кареты. От его пристального взгляда у Марии возникло ощущение, что ее тело стало холодным и твердым, как обледенелые ветки деревьев.
– Вы собираетесь уехать с ним? – помолчав, спросил он.
– У меня не было времени подумать об этом.
– Вы любите его?
– Это не ваше дело.
– Если это касается моего будущего, то мое.
– Да! – с яростью выкрикнула она. – Люблю… люблю… Он… он с самого детства был верным и преданным другом. А когда я выросла, то стала мечтать, что выйду за него замуж.
– Он не сможет сделать вас счастливой.
– Вы его не знаете.
– Я знаю, что Бога он любит больше, чем вас. В противном случае вас бы уже не было в Торн Роуз.
Забившись в угол, Мария выглянула в окно, пытаясь сосредоточить свое внимание на проплывающих мимо замерзших деревьях и сугробах снега.