Следовало сказать, что, хоть он и герцог, а она наемная прислуга, он не имеет права обращаться с ней, как с какой-нибудь дешевкой, вроде Молли.
И нельзя путать ее с теми женщинами, которым льстят его небрежные знаки внимания. Но она молчала.
Мария попыталась облизнуть пересохшие губы, но язык ее был таким же сухим и шершавым.
Что он делает?
Зачем?
Разве он не замечает ее чувств?
Конечно, нет. Откуда? Она сама только что поняла это…
Он притянул ее ближе и поцеловал, грубо, настойчиво. Его язык проник ей в рот, сплетясь с ее языком, лишая возможности дышать и отнимая остаток сил. Свободной рукой он просунул ее ладонь под полотенце к той незнакомой и запретной части своего тела… всего лишь легкое касание…
Вскрикнув, она вырвалась и бросилась к двери.
– Разве я так ужасен, мисс Эштон? – его громкий голос, в котором слышались горечь и гнев, заставил ее остановиться на пороге. Он хрипло рассмеялся. – Можете не беспокоиться. Мои ухаживания не пойдут дальше. Негодяй, разбивший мне голову, превратил меня в евнуха, мисс Эштон. Знаменитый лондонский распутник, соблазнитель невинных девушек и непревзойденный разрушитель семейных уз наконец получил по заслугам.
Хлопнув дверью, она убежала к себе в спальню. Разве он не замечает ее чувств?
Глава 12
Подобные ночи, холодные, ветреные и темные, он обычно проводил в компании спутников, у которых, как и у него, денег и свободного времени было больше, чем интеллекта. Расположившись перед камином в каком-нибудь Клубе или в задней комнате таверны, они спускали в азартные игры содержимое своих кошельков, накачивались элем или другими дьявольскими напитками, тащили наверх дешевых проституток, чтобы провести с ними несколько часов, делая вид, что это что-то значит для них.
Теперь он вынужден был лежать здесь, где мисс Мария Эштон оставила его несколько часов назад, обнаженный – если не считать обернутой вокруг бедер простыни, – захмелевший (спасибо бабушке) и дрожащий от холода.
Где она, черт побери?
Кем она себя считает, если позволяет отказываться от его общества? Мисс Мария Эштон. Всего лишь чересчур высоко оплачиваемая прислуга в слишком простой и поношенной одежде… причем она ничуть не смущена этим.
Какого черта его должно волновать, что она о нем думает? Более того, как ему в голову могла прийти мысль соблазнить ее?
Если бы он только мог.
Он опять отхлебнул из бокала.
Выбирая портвейн, бабушка осталась верна себе. Ее одежда, дома, драгоценности, друзья – все было самым лучшим, что только можно купить за деньги.
Поворачивая бокал в руке, он некоторое время смотрел на янтарную жидкость и наблюдал игру света в стеклянных гранях, а затем залпом допил портвейн и бросил бокал на пол.
Дотянувшись до полога балдахина, Салтердон ухватился за него и, стиснув зубы, с усилием сел. В тусклом свете его безжизненные завернутые в простыню ноги вызывали ассоциацию с мумией.
Он сорвал с себя простыню и отбросил ее.
Его бросало то в жар, то в холод. Комната медленно вращалась вокруг него, и он не знал, то ли это от дорогого бабушкиного портвейна, то ли от непривычного напряжения. Когда он в последний раз пытался встать на ноги? Ни разу с той самой ночи, когда на него напали разбойники. Он возвращался со скачек в Эпсоне в сопровождении нескольких молодых обожателей, напыщенных и самовлюбленных, как он, с раздувшимися от выигранных денег кошельками, насквозь пропитанных алкоголем, и с нетерпением ожидающих объятий грязных красоток Ист-Энда. Целый час он лежал, уткнувшись лицом в грязь и наблюдая, как пар поднимается от струйки крови, образовавшей лужицу у его щеки.