Я уезжаю отсюда и при первой же возможности заберу мать.
– Дерзкая грешница! Дочь сатаны! Совсем как она – Ева-искусительница, враг добродетели. Разрушительница порядка и веры. – Его глаза горели ненавистью. Он возвышался над дочерью, и стихарь развевался вокруг его массивной фигуры, как символ власти и судьбы. Слова с шипением прорывались сквозь сжатые зубы: – Искусительница. Ты проникаешь в сны и лишаешь мужчину добродетели, заполняя его разум похотливыми желаниями, так что он забывает о морали и законах божьих.
Она отвернулась.
– Я не позволю сломать себя, как маму.
– Блудница…
– Ты не сможешь отнять у меня молодость и…
– Распутница…
– …достоинство! Ты злой человек, прикрывающийся именем Господа, и если бы это было в моей власти, я бы позаботилась, чтобы тебя лишили духовного сана и отлучили от церкви. Я расскажу жителям этой деревни, которые так боятся и почитают тебя, кто ты есть на самом деле!
– Замолчи!
– Я расскажу о непомерных поборах, о том, что за добытые тяжелым трудом деньги они покупают всего лишь фальшивые обещания стремительно богатеющего человека, который рассчитывает стать епископом…
– Ты богохульствуешь!
– Я твердо намерена вернуться и забрать маму, избавить ее от твоей жестокости и бесчувственности, пока ее не постигла судьба Пола.
– Как смеешь ты произносить при мне имя этого грязного язычника!
– Потому что ты виноват в его смерти… в смерти моего единственного брата…
– Лживая шлюха!
– Ты отошел в сторону, позволив этому негодяю поднять руку на твоего собственного сына. Из-за тебя мой брат провел последние два года своей жизни в страшных мучениях…
– Это кара Господняя!
– Медленно умирая, он не переставал любить тебя. Последние его слова были обращены к тебе. Он молил о прощении…
– Прощать – в Божьей власти, а не в моей.
– Он был твоим сыном! Твоя плоть и кровь. А ты в течение двух лет отказывался говорить с ним только потому, что он полюбил женщину…
– Шлюху! Прелюбодейку. Заклеймить ее позором и изгнать из деревни – еще слишком слабое наказание. Следовало бы сжечь ее на костре.
– Жестокий и мстительный человек. Я избавлю нас с матерью от тебя, чего бы мне это ни стоило.
Он занес руку для удара, но в этот момент дверь открылась.
Секретарь герцогини Джеймс Такли – высокий седовласый мужчина в очках с металлической оправой и темном, хорошо сшитом (и дорогом) костюме – вошел в комнату и остановился в удивлении. Перед ним стоял викарий с занесенным над головой трясущимся кулаком и залитым потом лбом. Из угла на него, гордо вскинув голову, смотрела Мария, и по щекам ее текли слезы. Наконец секретарь улыбнулся. Хотя вряд ли это можно было назвать улыбкой – обстоятельства не располагали к веселью. Благожелательное выражение его лица должно было убедить Марию, что все будет в порядке.
Бросив красноречивый взгляд на своего дрожащего от ярости родителя, она проскользнула в комнату, где ее ждала герцогиня Салтердон вместе с тучным лысеющим доктором по имени Этан Эдкам.
Суровый, осуждающий взгляд викария Эштона буравил спину Марии, когда девушка склонилась в неловком поклоне перед хрупкой герцогиней Салтердон, старухой лет восьмидесяти с серебристыми волосами, унизанными перстнями пальцами и с выражением лица, способным остановить часы. Ее взгляд заставил бы большинство молодых женщин одного возраста с Марией, которой только что исполнилось девятнадцать, задрожать от страха. Герцогиня знала силу своего взгляда, гордилась им и умело его использовала. Именно поэтому седые брови старухи нахмурились, когда она увидела реакцию Марии, так не похожую на поведение обычных застенчивых глупышек.