Но дважды такой номер вряд ли пройдет, если станет известно, на кого он работает.
* * *
– Вы думаете, он шпион? – спросил прокуратор-стажер Василий Мюллер.
– Насколько мне известно, нет. – Гражданин усмехнулся тонкими губами, и шрам над левым глазом запрыгал в сатанинском веселье. – Если бы была хоть одна улика, что он – шпион, он бы у меня быстро стал бывшим шпионом. И бывшим кем угодно. Но разве я тебя об этом спрашивал? – Гражданин пригвоздил подчиненного к месту взглядом, отработанным на сотнях медленно соображающих курсантов. – Ты ответь: почему я его отпустил?
– Потому что… – Вид у стажера был растерянный. Он уже шесть месяцев служил в конторе, еще года нет, как из гимназии пришел, из-под опеки преподавателей, и это бросалось в глаза. Был он еще мальчишкой – светловолосым, синеглазым, до боли неискушенным в социальных нюансах: как многие толковые ребята, выжившие в системе закрытых элитных школ, он отличался закоснелостью интеллекта. А Гражданин про себя считал, что это плохо, по крайней мере, для служащего тайной полиции: закоснелость – привычка, которую надо ломать, чтобы от человека была польза. С другой стороны, мальчик, похоже, унаследовал отцовскую сообразительность. Если он еще и его гибкость унаследовал, без его злосчастной непокорности, то будет превосходный оперативник.
После минутного молчания Гражданин бросил:
– Такой ответ принять не могу, молодой человек. Попробуйте еще раз.
– Ну, вы его отпустили, потому что у него язык без костей, и можно будет легко проследить, кто его слушает?
– Лучше, но не совсем правда. А вот то, что ты раньше сказал, меня заинтересовало. Отчего ты не думаешь, что он – шпион?
Василий на этот раз подумал перед ответом. Даже жалко было смотреть, как его сбивают с толку внезапные повороты Гражданина.
– Он слишком болтлив, господин начальник? Шпионы не высовываются, да? Это не в их интересах. И вот еще: он инженер, нанятый для работы на флоте, но тот корабль построила его компания, к чему бы им на нем что-то разнюхивать? А профессиональным смутьяном он быть тоже не может. Профессионал не стал бы распускать язык в баре гостиницы.
Он замолчал, и вид у него был слегка самодовольный.
– Отличное рассуждение. Одно только жаль, что я с тобой не согласен.
Василий проглотил слюну.
– Но вы же говорили, что он не… – Он осекся. – А-а, вы к тому, что он слишком явноне шпион. Он привлекает внимание в баре, болтает о политике, делает то, что шпион делать не будет – чтобы мы отбросили подозрения?
– Вот это уже лучше, – сказал Гражданин. – Учишься мыслить по-кураторски! А теперь заметь: я не говорил, что мистер Спрингфилд – не шпион. Не утверждал я, и что он шпион. Он вполне может им быть, и с той же вероятностью может не быть им. Однако я не буду удовлетворен твоим ответом, пока ты не решишь этот вопрос в ту или другую сторону. Ты меня понял?
– То есть чтобы я доказал отрицательное положение? – У Василия чуть глаза не сошлись на переносице от усилий понять ход мысли Гражданина. – Но это же невозможно!
– Вот именно! – Гражданин едва заметно приоткрыл губы в улыбке, хлопая подчиненного по плечу. – Значит, надо как-то сделать его положительным – то, что ты будешь доказывать. И это – твоя работа на обозримое будущее, младший прокуратор Мюллер! Ты пойдешь и попытаешься доказать, что наш неприятный посетитель – не шпион, или соберешь достаточные улики, чтобы оправдать его арест. Давай, действуй! Неужто ты не рад вырваться из этой мрачной ямы и посмотреть немножко столицу, как ты недавно говорил – кажется, на прошлой неделе? Вот тебе шанс. А когда вернешься, придумай, что рассказать той юбчонке, за которой ты гоняешься с самого первого дня, как сюда попал.
– Я… мне оказана честь, – сказал Василий, несколько ошеломленный.