В свои рисунки она вдохнула жизнь, придав нанесенным на бумагу линиям реальные пространственные формы, подобно чародею, касанием волшебной палочки оживляющему разные предметы.
Внимание Сандро привлекло изображение молодой женщины, склонившейся над столом с карандашом в руке. Уродливая, с торчащим позади горбом и лицом, искривленным болью, она, казалось, светилась изнутри, совершенно поглощенная своим занятием. Лаура не смеялась над ее уродством и не ужасалась ему. Она изобразила горбунью с чувством глубокого сострадания.
— Это Магдалена. Послушница из монастыря. Мы с ней дружим с детских лет.
Художница перевернула лист, а на следующем оказалась необычно красивая пожилая женщина в монашеской одежде.
— А это ее мать, Челестина.
— Монахиня? Она вдова?
— Не думаю. Челестина никогда не говорила, кто отец Магдалены. Поговаривают, это ее духовник.
— А что это за склянки перед ней?
— Сестра Челестина — алхимик.
— Необычное занятие для монахини, — заметил Сандро.
— Вы не любите ничего необычного, верно, мой господин? — спросила Лаура.
Дожидаться ответа она не стала и продолжила:
— Порой целыми днями Челесгина смешивает для маэстро Тициана краски. Иногда такое получается! Однажды случился взрыв и загорелось все правое крыло здания. Челестину бы, наверное, прогнали из монастыря, но у нее есть покровитель, делающий щедрые пожертвования на нужды обители, однако имени его никто не знает.
— Когда вы покинули монастырь, Лаура?
Она была довольна тем, что он назвал ее по имени.
— Около шести месяцев назад. Я исписала фресками весь монастырь и украсила рисунками огромное множество книг. Настоятельница монастыря стала жаловаться, что я трачу слишком много денег обители на кисти, краски и прочие необходимые для работы материалы. Да мне самой надоело изображать сцены на одни лишь библейские сюжеты. Вот я и ушла из монастыря.
Сандро нахмурился.
— Вы расписывали монастырь? Дозволено ли мне будет как-нибудь взглянуть?
Лаура кивнула, черные атласные волосы заструились по плечам. Если бы Сандро был поэтом, он сравнил бы их с полуночной волной или кружевом, колышущимся от легкого ветерка.
— Уже в десять лет я украшала рисунками книги. Один часослов послали лично Его Преосвященству, который его похвалил. Его одобрение убедило сестер снабдить меня красками, что сама сделать я не могла, и тогда мне позволили писать образа, триптихи, фрески.
— Любопытное становление художника, — подумал вслух Сандро.
— Да, но боюсь, что не окончательное.
— И поэтому вы покинули монастырь?
Лаура отвела глаза. Сандро хорошо знал, что означает, когда человек вдруг начинает избегать взгляда собеседника.
— О чем вы умалчиваете, мадонна?
— С чего вы взяли, что я о чем-то умалчиваю?
— Вы сильны в живописи, а я в поисках правды. Так какова подлинная причина?
— Мне не по душе было то, что творится в обители.
У Сандро запершило в горле.
— Вы хотите сказать, что не интересовались постами, мессами и уединенными молитвами?
Лаура с досадой махнула рукой.
— Вижу, вы не отстаете, пока я не расскажу. Дело в том, что некоторые сестры имели… неблагопристойные отношения с наезжающими в обитель монахинями, и был среди них один… Его звали Луиджи. Особенно он любил юных послушниц. От меня же святой отец получил коленом под зад.
— Браво! — воскликнул Сандро, уже обдумывая, как устроить монаху-сластолюбцу длительное паломничество в Иерусалим на борту самого гнилого и разваливающегося на щепки судна, какое только разыщется в Венеции.
Лаура ослепительно улыбнулась.
— Я совершенно уверена, что женщина может вступить в интимные отношения с мужчиной только по одной причине…
—… по любви, — одобрительно кивнул Сандро. — Совершенно с вами согласен.
— Однако, я вовсе не это собиралась сказать.