«Ты у меня в долгу!» — снова и снова мысленно слышал Маркус слова Авалон.
Что же, он и сам это знал. Ему было не по себе оттого, что он не может уплатить этот долг так, как хотела того Авалон.
Маркус совершенно не помнил, что случилось после того, как молния ударила в дуб. За миг до этого удара Маркус вдруг почувствовал, как гудящий воздух толкнул его в грудь, ожег легкие, вздыбил волосы на голове… И больше — ничего. Маркус пришел в себя и обнаружил, что сидит под сосной, а Бальтазар ощупывает его голову.
Потом Хью рассказал Маркусу, как он валялся, потеряв сознание, под копытами взбесившегося жеребца и как его нареченная укротила коня. Просто подошла и укротила одним прикосновением руки. Хью потребовал у Бальтазара подтвердить истинность его рассказа, и Бальтазар, вытирая испачканные руки, согласно кивнул.
— Мы пытались остановить ее, — прибавил Хью, восторженно блестя глазами. — А она не остановилась. Таррот было сунулся к ней, так она разом угомонила его, точно капризного ребенка.
— О да! — восхищенно вздохнул стоявший рядом Натан. — Что это было за зрелище!
Маркус всей душой пожалел, что в тот миг валялся без сознания. Вот бы увидеть, как дева-воин одним взмахом руки покорила сердца его лучших бойцов! И это — с вывихнутым плечом и сломанными ребрами.
А потом Авалон в таком состоянии проскакала еще три часа, ни разу не пожаловавшись на боль.
Маркус тяжело вздохнул и потер подбородок. С Самой высокой башни замка, где он стоял, открывался блиставший великолепием вид: море зелени, тронутой уже осенним золотом и пурпуром.
Маркус вспомнил, как тяжело ему было вправлять вывихнутое плечо Авалон. Он с трудом справился с собой, понимая, что должен это сделать, что иного выхода нет. И все же перед глазами все время стояло лицо Авалон — бледное, решительное, наискось перечеркнутое струйкой крови из прокушенной губы. Она прокусила губу, потому что не хотела кричать от боли. Так учил ее Хэнок — никогда не кричать от боли…
В тот миг Маркус возненавидел себя за то, что причинил Авалон такие муки. Когда все было кончено, он поспешно ушел — потому что иначе упал бы перед ней на колени и молил о прощении.
То была непростительная, постыдная слабость. Благодарение богу, что тогда в Дамаске Маркус еще не знал Авалон. Из-за нее он стал уязвим, а именно этого его мучители тогда и добивались.
— Она поправится, — неслышно подойдя к Маркусу, сказал Бальтазар.
Ветер развевал его красочные одежды, словно стяги невиданной державы. Когда Маркус рассказал другу об увечье Авалон, тот, похоже, нисколько не обеспокоился. Просто вручил Маркусу целебную мазь и заверил его, что тревожиться не о чем, сломанные ребра легко срастаются. Маркус и сам это знал. За последние семнадцать лет ему не раз случалось испытать на себе, что такое перелом ребра. Но ведь он — мужчина, а Авалон…
— Гордость придает ей великую силу, — заметил Бальтазар, стоя рядом с Маркусом на башне. И позволил себе едва приметно, самую малость усмехнуться.
Маркус коротко, безрадостно хохотнул.
— У Авалон нет худшего врага, чем она сама. Она ведь могла и умереть. Что, если бы у нее началось внутреннее кровотечение?
— Это верно, — согласился Бальтазар, — однако, если б так случилось, что пользы было бы, узнай мы об этом? Она бы так или иначе умерла. — Он издал долгий свист, великолепно подражая воробьиной трели, и покивал собственным мыслям. — Она необыкновенная женщина.
— Она меня когда-нибудь прикончит, — проворчал Маркус.
Бальтазар рассмеялся от души, что случалось с ним нечасто.
— О нет, Кинкардин, не прикончит! Скорее уж закалит. Да, закалит, как пламя горна закаляет железо. — Мавр пожал плечами. — И это хорошо.
— Только не для железа, — буркнул Маркус. Бальтазар похлопал его по плечу.
— Ничего, друг мой. Выдержишь.