— Ты сейчас еще прекрасней, чем в прошлую нашу встречу.
— Не стоило тебе вставать, — упрекнула его Авалон — без особой, впрочем, досады, и Маркус, почуяв это, улыбнулся.
— Подойди-ка поближе, и я мигом докажу тебе, что уже выздоровел, — поддразнил он.
Авалон улыбнулась ему, остановившись у самого края скамьи.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Мне кажется, что я проспал бы тысячу лет.
— В самом деле? И где только я могла уже слышать эти слова?
— Что ж, теперь твоя очередь сказать мне, что грех тратить время на сон, когда в мире есть столько интересных занятий. Кстати, одно из них как раз у меня на уме.
Золотисто-бурые плети жимолости сплетались над их головами, образуя свод живой пещеры. Авалон хотела погладить Маркуса по щеке, но он перехватил ее руку и поднес кончики ее пальцев к губам.
— Авалон, — прошептал он, щекоча жарким дыханием ее ладонь, — неужели, суженая моя, наступит время, когда мы оба наконец будем целы и невредимы? Право, пора нам пожить спокойно.
— Хорошо бы, — вздохнула она.
— Еще как хорошо, — согласился Маркус и, зажмурившись, притянул ее к себе.
Сердце Авалон сладко сжалось, но она покачала головой и со смехом отстранилась.
— Нам надо поговорить, — сказала она, отнимая руку.
— Потом, — Маркус снова потянулся к ней.
Она невольно рассмеялась, жалея, что не может уступить ему.
— Нет, милорд, ты еще не вполне окреп, а я слишком дорожу тобой, чтобы подвергать опасности твое здоровье.
— Правда? — переспросил он, не сводя с нее блестящих глаз. — Ты мной дорожишь?
Авалон опустила глаза, не зная, с чего начать. Даже теперь ей было нелегко заговорить об этом.
— Я боялась, — сказала она, не поднимая глаз. — Лишь когда мы приехали в Трэли, я поняла, как силен был мой страх, какими тисками сжимал он мое сердце.
— Суженая… — произнес Маркус, но Авалон жестом остановила его.
— Нет, выслушай меня. — Она наконец-то нашла в себе силы встретить его взгляд и снова испытала безмерное счастье оттого, что он жив и никогда ее не покинет. — Это страх мешал мне прислушаться к голосу моего сердца. Страх держал меня в одиночестве, вынуждал противиться тому, чего я не понимала. Теперь я стыжусь этого.
Маркус ничего не сказал на это, только взял ее за руку, усадил на скамью рядом с собой — и на сей раз Авалон не стала ему противиться.
— Из-за этого страха я едва не погубила тебя. Я ведь не сказала тебе, что в тот день в Савере попыталась все же сделать то, о чем ты меня просил. У меня было видение, но оно показалось мне бессмысленным. Я решила, что это лишь игра воображения. На самом деле это было предостережение, и я поняла это, когда мы оказались с Абигейл в той страшной комнате. Видение повторилось, уже наяву, и я ничего не могла изменить.
Порыв ветра прошуршал в увядшей траве, поднял в воздух вихрь сухих листьев. Нагие ветки вишни затрепетали, закачались в ясной голубизне неба.
— Если б только я тогда все тебе рассказала! — с болью проговорила Авалон. — Если б только не поддалась страху, а прислушалась к голосу сердца. Если б только нашла в себе силы признать, что мое проклятие — на самом деле дар… Ты был прав, — прибавила она, помолчав. — Я поняла это тогда, в комнате, когда ты лежал, истекая кровью, а Абигейл целилась в меня. Поняла — и едва не опоздала.
Маркус запрокинул голову, глядя в прозрачное небо, помолчал, подыскивая слова.
— Нет, родная моя, — наконец сказал он, — ты напрасно винишь себя. Я хорошо понимаю, каково тебе было во власти Хэнока. И меня не удивляет, что ты противилась всему, что связывало тебя с проклятием Кинкардинов. Тебе не нужно сокрушаться, что ты не желала даже слышать о нашем родовом проклятии. Клянусь богом, это было твое право.