— Она похлопала по кровати рядом с собой.
— У меня еще столько дел.
Авалон невозмутимо ждала. Наконец Маркус повернулся к ней лицом, и тогда она выразительно посмотрела на него, еще раз хлопнув рукой по простыне.
— Приляг, — повторила она.
У Маркуса вырвался смешок.
— Бальтазар, кажется, считает, что мы должны быть до конца откровенны друг с другом.
— Да, примерно так он и сказал.
— Но ведь это может быть опасно, Авалон. Ты не знаешь…
— Я знаю, что мне нечего опасаться, — твердо сказала она.
— В самом деле?
— Да.
— Как ты во мне уверена, миледи. Я этого не заслуживаю.
— Маркус, — сказала Авалон, — я не стала бы тебя обманывать. Я уверена, что уже хорошо знаю тебя.
— Когда мне сравнялось восемнадцать, — проговорил он, не сводя глаз с ее руки, — я успел уже повидать много жестокостей. Я видел, как целые армии режут друг друга из-за религиозных разногласий. Я видел, как цивилизованные люди, люди, считавшие, что их благословил сам бог, вели себя точно стервятники в беззащитных селениях. Я видел, как был убит мой рыцарь. Но все это бледнеет перед деяниями не скольких людей. Они называли себя монахами.
Зачем он все это рассказывает? И тут Авалон вспомнила обжигающий сон о пустыне, струйках песка, мучительной жажде.
— Как Бальтазар? — спросила она вслух.
— Нет, не совсем, хотя они принадлежали к тому же ордену. Вначале они показались мне добрыми, да же великодушными. Они ухаживали за мной, лечили мои раны. Трюгве, видишь ли, решил, что мы должны вдвоем очистить от неверных Дамаск. Он погиб, едва войдя в городские ворота. Впрочем, стражникам только и оставалось, что убить его, он совсем обезумел. А поскольку я был его оруженосцем, христианской собакой, они решили убить и меня.
Маркус привалился спиной к стене и сполз на каменный пол, сел, положив руки на колени.
— Но тут появился Бальтазар и пришел мне на выручку.
— Он спас тебя?
— Если можно так выразиться. Он отвлек стражников, чтобы я сумел отползти подальше от ворот. Потом он ухитрился отыскать меня и приволок в монастырь. Понимаешь, эта обитель стояла вне городских стен и почти не пострадала от войны. Монахи сделали все, чтобы вылечить меня.
Авалон снова увидела, как наяву, припорошенное песком распятие, белые, пышущие жаром стены, человека, привязанного к столу. И опять во рту у нее пересохло.
— И вправду все, — пробормотала она.
— Вначале, — уточнил Маркус. В нем росло напряжение, верный и зловещий признак того, что призрачная змея набирает силу.
— И что же было потом? — очень тихо спросила она.
— Ты мне снилась, Авалон, ты знала это?
Такой резкий переход насторожил ее, и в недрах ее мыслей предостерегающе шевельнулась химера.
— Ты была ангелом посреди пустыни, — продолжал Маркус, глядя на нее льдисто-голубыми глазами. — Ты несла мне избавление. Помнишь?
Химера открыла глаза и дерзко воззрилась на Авалон: мол, посмей только отрицать это!
— Это же был твой сон, — ответила Авалон.
— Да, но и ты была там. Только не тогда. Благодарение богу, не тогда.
— Я не понимаю, — созналась она.
— Помнишь ты посланников папы? — В отрывистом голосе Маркуса прозвучала безудержная ненависть. — Помнишь этих слуг божьих? Они обрекли бы меня на долгую и мучительную смерть всего лишь за жалкую кроху того дара, которым обладаешь ты. И ты еще удивляешься, что я не позволил им забрать тебя?
— Это были монахи, — сказала Авалон, сведя воедино все, что он сказал и о чем промолчал. — Это монахи мучили и пытали тебя. — Она покачала головой, отгоняя неизъяснимый ужас. — Но почему?
Маркус не смотрел на нее; он весь трепетал, как туго натянутая струна, и только силой воли еще сдерживал своего демона.
— Судя по всему, от жары у меня началась лихорадка.