Словно в ответ на его мысли Клод резким голосом произнёс:
— Я дам вам знать, когда. Занимайтесь пока Сененом.
По всей видимости, архидьякон так и не отдал распоряжение схватить плясунью, либо позабыл о ней, поскольку истёк и март, за ним апрель, май, настало лето, а красавица-цыганка с козочкой изредка, но всё-таки приходила к собору. Нечто неведомое печалило её, глаза под припухшими от слёз веками сделались совсем чёрными. Если на площади вдруг появлялся капитан королевских стрелков Феб де Шатопер, Эсмеральда провожала его нежным взглядом, не смея окликнуть. Офицер не удостаивал вниманием прискучившую ему обожательницу. Он спешил к молодой жене.
Впечатления от посещения Людовиком Одиннадцатым монастыря истёрлись и потускнели в памяти Клода и Квазимодо, когда январская история получила неожиданное продолжение. Священник напрасно надеялся, что король забыл Квазимодо. Король запомнил всё. Увлекающийся различными диковинками, он призадумался: не пропадает ли понапрасну одноглазый глухой горбун, столь причудливое создание природы, в стенах собора и нельзя ли найти ему лучшее применение?
— А презабавный малый этот Квазимодо, — поделился он как-то с Тристаном. — Вот бы его сюда, в Плесси, чтоб он развлекал нас и наших гостей! Что скажешь, куманёк?
Прево маршалов, вспомнив, о ком идёт речь, с сомнением пожал плечами.
— Диковат и ни черта не слышит, шутом такого не сделать. С тем же успехом можно учить Голиафа плясать на задних лапах.
Голиафом звался пёс из породы брабантских булленбейсеров*, подаренный королю Гильомом Римом. Мощный и суровый, он не признавал игр и слушался только одного короля. Людовик счёл совет прево мудрым, однако мысль о Квазимодо занозой засела в его голове. В июне, во время очередной поездки в Париж, король вновь позвал Тристана Отшельника и, на сей раз не скрываясь, отправился к Фролло.
— Где же ваш приёмный сын, отец Клод? — с порога спросил он, не видя в келье Квазимодо. — Зажили на его спине отметины Тортерю?
— Сейчас Квазимодо совершенно здоров, — пояснил священник. — Он у себя в звоннице.
— Позовите-ка его. Я хочу с ним поговорить.
Не зная, что и думать, Клод, не мешкая, поднялся на колокольню. Подъём несколько утомил его. Прежде архидьякон навещал повзрослевшего воспитанника хотя бы раз в неделю. С возникновением на горизонте цыганки Фролло сократил свидания до одного раза в месяц и совершенно забросил также алхимию, лишив себя ещё одного повода подниматься на башню.
Горбун глядел на площадь сквозь щель между шиферными листами навеса. В другой раз архидьякон полюбопытствовал бы, что привлекло внимание воспитанника, кому адресована нежность в его взоре. Сейчас время не терпело. Похлопав горбуна по плечу, он обратил внимание на себя.
— Идём в мою келью. Король хочет видеть тебя! — сказал священник.
Изумлённый взволнованным видом мэтра, явившегося в звонницу, что в последние годы случалось не так часто, как того хотелось Квазимодо, горбун поспешил вниз. Он разобрал слово «король». Когда Квазимодо вошёл в келью, растревоженные воспоминания окончательно освежились: он увидел сердитого старика — короля, и его мрачного подручного. Впрочем, сейчас Людовик не злился. Он приветливо улыбнулся горбуну. Квазимодо, помня прежний урок, поклонился, насколько позволяла искривлённая спина, и, приблизившись, потянулся губами к монаршей руке, тут же любезно ему поданной.
— Умный малый! — усмехнулся Людовик. — У меня есть к тебе дело, Квазимодо. Хочешь поехать ко мне, в Плесси-ле-Тур? Отец Клод, переведите-ка ему!
Крайне удивлённый архидьякон, как мог, объяснил горбуну суть вопроса, тоном походившего, скорее, на приказ. В единственном глазу Квазимодо вспыхнул ужас. Он не знал ничего о Плесси, но само предложение расстаться с мэтром, с собором испугало его. Он хотел сразу же ответить отказом, но Фролло дёрнул его за рукав, призывая не спешить. Король же, приняв молчание за раздумье, продолжал говорить, расписывая выгоды переезда:
— Что тебе ютиться в звоннице, точно на старой голубятне? В Плесси у тебя будет своя комната, уютная и тёплая, новое платье, ты сможешь есть, что душе угодно. Обязанностей же с тебя я не потребую никаких, кроме как развлекать меня своим присутствием.
Архидьякон перевёл. Ни дорогие наряды, ни изысканные яства, ни богато убранные покои — словом, никакие материальные блага не заменили бы Квазимодо его мэтра. Разлуку с собором и колоколами, даже с цыганкой, на которую он украдкой смотрел с колокольни, бедняга перенёс бы. Но расставание с Клодом Фролло означало крах самого существования, конец жизни. Хотя мэтр отдалился от него, горбуну довольно было того, что священник есть, живёт в соборе, изредка балует своим вниманием. Однако Квазимодо понимал, что король — не тот человек, чьё предложение можно отвергнуть. Пусть бы гнев обманутого в ожиданиях государя коснулся одного горбуна — это полбеды. Но вдруг пострадает и священник? Горбун беспомощно посмотрел на Клода. Тот, сам растерянный свалившимся как снег на голову предложением Людовика, подавленный, смущённый, только кивнул:
— Соглашайся…
— Я… согласен, ваше… величество! — сквозь зубы пробормотал поникший Квазимодо. Из глаза его текли слёзы.
— Полагаю, это слёзы радости? — заметил Тристан, вытянувшийся позади Людовика.
— Квазимодо согласен, ваше величество! — пояснил Клод на тот случай, если невнятная речь горбуна осталась непонятой.
— Вот и славно! — расцвёл король. — В таком случае у тебя есть несколько дней, пока я не завершу дела, призвавшие меня в Париж. Затем мы отправимся в Плесси. До скорой встречи, Квазимодо!
Людовик отбыл, не замечая понурого вида горбуна и его приёмного отца. Радость, приправленная благими намерениями, часто бывает эгоистичной. Король искренне считал, будто совершает доброе дело: избавляет священника от бремени в виде опеки над уродом, дарует нищему звонарю роскошную жизнь, ну и приобретает диковинного слугу для себя. За довольным сделкой государем верной тенью следовал Тристан Отшельник. Ему не нравилась затея, но переубеждать короля он не пытался, предвидя всю безуспешность подобных попыток. А Квазимодо, огорошенный новым несчастьем, уповал лишь на то, что король передумает.
* Булленбейсер (быкодав) — ныне исчезнувшая порода собак, предок боксёра. Существовали две его разновидности — данцигский и брабантский.
========== Глава 4. Живая игрушка ==========
Квазимодо — нахохлившийся, угрюмый и испуганный, словно филин, которого изловил и приволок в деревню охотник, съёжился на сиденье королевской кареты, направлявшейся в Плесси-ле-Тур. Через силу он смотрел в лицо Людовика, пытаясь прочесть по губам его слова. Понурому горбуну больше всего хотелось сейчас рвануться, распахнуть дверцу кареты, выпрыгнуть на мостовую, опрометью броситься в собор и затаиться так, чтобы преследователи никогда не нашли его. Но он сидел смирно, поскольку боялся подвести мэтра Фролло. Да и всадники королевского кортежа, среди которых были Тристан Отшельник и Оливье ле Дэн, не позволили бы ему сбежать. Людовик, пребывая в приподнятом настроении, с интересом осматривал горбуна, прикасался к нему, засыпал его вопросами, ответа на которые далеко не всегда добивался. То, что новый его приближённый понур, ничего не понимает и не идёт на контакт, пока не умаляло монаршего счастья.
Все те дни, что отвели им до расставания, Клод Фролло посвятил обучению пасынка азам этикета, передавая ему все имеющиеся в запасе познания. Священник растолковывал Квазимодо, как вести себя при дворе, как кланяться, как обращаться к той или иной особе, постоянно повторял и переспрашивал, проверяя, насколько прочно укоренились сведения в голове Квазимодо. Звонарь радовался тому, что мэтр постоянно занят с ним, учит, как в годы его детства, однако радость улетучивалась, стоило подумать о предстоящей разлуке. Задумавшись, он едва не пропустил очередное наставление архидьякона.
— Ближайший советник государя — Оливье ле Дэн, его ещё зовут Оливье Дьяволом, — поведал Клод, руководствуясь, видимо, личной неприязнью. — Его остерегайся! Мессир ле Дэн хитёр, злопамятен и ревнив. Оборони тебя Господь нажить себе врага в его лице!