не знал!
Сильвестр с укоризной в глазах покачал головой.
- Бедные! Приходят ко мне, земляками моими величаются, поминают дни отрочества, глядят мне в очи, а того не знают, что большая польза им была бы от беседы с простым смердом, нежели со мной. Я смотрю на тебя - и не вижу тебя, слушаю - и не слышу тебя. Не земляки мне нужны, а дела большой правды, коей служат сыны великой силы, люди, отрекшиеся не токмо от земляков и родного города, но от матери, отца, жены и детей. Несчастный! Передай новгородцам: Сильвестр - верный слуга московского великого князя. Нужды царства для него выше нужд кичливой толпы новгородской. Иди, я отведу тебя в чулан, там и ночуй, а завтра утресь, затемно, уходи от меня... вернись в Новгород. Бог с тобой!
Поп поклонился, почесал за ухом и с красным недоумевающим лицом, тяжело вздохнув, кротко последовал за Сильвестром.
Оставшись один, Сильвестр опустился на колени перед аналоем, на котором лежали крест и евангелие, и принялся усердно молиться.
Постучали в дверь.
Вошел Адашев Алексей. Стройный, крепкий, высокого роста, краснощекий молодой человек. Помолился и он. Взгляд какой-то растерянный.
Облобызались.
- Ну, что поведаешь, брат?
- Войны с Ливонией не минуешь. Аминь!
- Ого! - покачал головою Сильвестр. - Да может ли то быть? Ужель?
- На обеде в Большой палате* был я... Слышал, как великий князь беседовал с казацким атаманом. Говорил он с ним о том, много ли всадников дадут казаки.
_______________
* Грановитая палата.
- Н-ну?..
- И тут он прямо сказал о войне... Висковатый уже и грамоту новую, мол, сготовил...
Сильвестр тяжело вздохнул:
- Лишние мы стали? Без нас обходятся? А? Мамка Агафья донесла, будто Иван Васильевич молвил: "Восхитил поп власть. Завел дружбу со многими мирскими, сдружился с Алексеем, опричь меня именем моим править хотят... Мне же оставили токмо честь "председания"...
Адашев усмехнулся.
- Изменчивый нрав... опасный. Не пойму я государя. То весел, добродушен, то лют и несговорчив.
- Кто ныне... около него?
- Худородные дворяне оттеснили всех, да дьяки посольские... да иноземцы, да нехристи... Народу нового много нахлынуло. Вчера к трапезе званы были две тыщи татар... Шиг-Алей с ними и казаки. Напились. Песни по-своему выли.
Сильвестр остановил испытующий взгляд на Адашеве.
- Ты был?
- Был.
- Тебе неча, Алексей, роптать. Ты в чести у царя, а братенек твой Данила и вовсе по сердцу царю... большой воевода. Гнев на одну мою голову!.. Постоянно так. Найди близ царя человека, кой не осуждал бы меня ему в угожденье! Злословие стало обычаем, и кто может удержаться, чтоб не потешить царя поклепом на меня? И ты... мой друг... удержишься ли? Не искусишься ли? Иван Васильевич своим приятством и лаской многих покорил... И людей моей стороны. Он умеет.
- Но, отец Сильвестр... И к тебе царь явной опалы не кажет. А кто за глаза поносит тебя, тот боится тебя, кто хвалит тебя в глаза - тот лукавит... Тебе неча бога гневить. Ты силен!
- Чем я провинился перед Иваном Васильевичем? - продолжал Сильвестр, как бы не слыша Адашева. - Не уразумею! Буде спорим мы? А в споре каждый и прав и виноват. Он упрекнул меня, что держусь я старины, я сказал ему, что некоторые новины разрушали царства. И я первый боролся за новины, за те, кои разумнее старых, поистрепавшихся обычаев. Болею я о государстве, а не о себе. Много ли мне надо? Я не искал ни славы, ни богатства, как и ты. Чего хотим мы? Сделать сильными и царя и царство. По ночам стала сниться мне плаха, а утром я иду к нему и говорю, чтобы не забывал он своего божьего призвания. Говорю смело, угрожаю ему божьим наказанием. На его лице тоска, но я не могу скрывать того, в чем вижу правду. Не могу, ради страха, льстить юному владыке... Таков путь честных правителей - либо путь, ими избранный, либо темница и смерть.